Чарльз Силсфилд - Токеа и Белая Роза

- Отчего, - выпевала Канонда, - печален взгляд мико окони? Отчего скорбь изменила его лицо? Далеки могилы отцов, но Великий Дух всегда близок. Облака, плывущие в небе, защищают голову мико, скрывают от кровожадных взоров врагов, пока не восстанет он в справедливом гневе...

И Канонда, дав волю грустной, по-дикарски наивной фантазии, пела хвалу подвигам вождя на войне и охоте, поминала его победы и ранения в битвах с ирокезами и бледнолицыми, его поход за Большую реку, превозносила детскую чистоту его помыслов, благородную тоску по могилам отцов, заклинала Великого Духа избавить тропу вождя от терний.

- Моя дочь забыла пропеть славу великому вождю каманчей.

- Она прошепчет ее на ухо, когда каманчи будут в нашем вигваме.

- Пусть так. А разве у Белой Розы нет языка? Или она не знает распева окони?

Канонда обернулась, - за спиной у нее никого не было. Роза исчезла.

- Она у большого дерева, - тяжело вздохнув, сказала Канонда, все еще оглядывая темные углы.

Дело было так: когда девушки входили в вигвам, Роза боязливо замерла на месте в надежде, что мико сразу же после ужина отойдет ко сну. Но когда Канонда упала на колени и послышались столь знакомые звуки вечернего распева, Розе показалось, что она потеряла голову. Роза в замешательстве топталась на месте, то порываясь вперед, то испуганно пятясь. Наконец, она прошмыгнула во вторую комнату, быстро скинула шелковое платье, надела одежду попроще, взяла шерстяное одеяло, укутала им корзину и, крадучись, вернулась на прежнее место. Сердце ее громко стучало, колени дрожали. Она приблизилась к стене, на ощупь отыскала священную сумку и вынула из нее что-то. А потом, пользуясь темнотой, неслышно пробралась к выходу.

Жители деревни уже спали глубоким сном. Силуэты деревьев в отблесках лунного света казались скопищем великанов. Очертания хижин чуть дыбились и кривились от ночных испарений близкой реки. Роза перевела дух и побежала по тропе, ведущей в сторону леса. Не помня себя, задыхаясь под тяжестью ноши, она остановилась перед гигантским дуплом. Тут она обернулась, прислушиваясь к ночным звукам, потом шагнула вперед и замерла. "Чужеземца лихорадит, он погибает от болезни и голода", - подумала она и одним прыжком перемахнула через бревна.

Раненый спал. Она присела на корточки и убрала мох, которым он был укрыт. Кровотечение продолжалось, на шелковом платке застыли пузырьки свернувшейся крови. Роза осторожно сняла платок, коснулась раны и окропила ее принесенной жидкостью. Юноша вскрикнул от боли.

- Тихо! Небом заклинаю! Тихо! - прошептала она. - Это бальзам из священной сумки великого мико. Твои раны быстро заживут. Но у деревьев есть уши, а ветер дует в сторону деревьев. Это я, Канонда, - шептала она, расплачиваясь за ложь дрожью в голосе.

- Это я, канонда, - повторила она, уронив еще несколько капель на рану и перевязав ее. - Вот здесь сок винограда. А тут куски дичи. А это, чтобы тебе было тепло.

Она укутала чужеземца одеялом, с минуту постояла у входа и, перешагнув через завал, понеслась обратно. Чем короче становился путь, тем тяжелее и не увереннее ступали ее ноги. Вскоре она увидела у вигвама знакомую фигуру.

- Роза! - напустилась на нее Канонда. - Где ты была? Мико спрашивал про тебя!

- Здесь, - ответила Роза, взмахнув кувшином.

- Идем, - Канонда взяла ее за руку и повела в вигвам.

Токеа внимательно посмотрел на приемную дочь.

- Уже сменились две луны, а я не вижу румянца на щеках Белой Розы, ее глаза всегда полны слез. Но Вождь Соленого моря осушит их.

Роза судорожно вздохнула и разрыдалась.

- Белая Роза, - хладнокровно продолжал мико, - станет женой великого воина, он введет ее в свой вигвам, полный богатой добычи. Руки моей дочери не будут знать работы, скво начнут завидовать ей.

Токеа вытянул ноги и лег на скамью, укутавшись одеялом. Канонда обняла Розу и повела ее в комнату, служившую им спальней.

Тщетно пыталась уснуть Роза. Бледное лицо умирающего чужеземца стояло у нее перед глазами. Миновало несколько часов, а сон все не шел. Наконец, из передней комнаты послышался тихий шум. Это означало, что мико уже встал. Канонда спрыгнула с постели, склонилась над Розой, приложила к губам палец и тут же убежала к отцу.

Вождь был занят приготовлениями к долгому походу, который именовался большой осенней охотой. У криков она длилась недели, а то и месяцы, и проходила в местах, удаленных порой на сотни миль. Сборы заняли у Токеа считанные минуты. Он приготовил две сумки: одну с табаком, другую - с запасом свинца. Обе тщательно уложил в Ягдташ и повесил на плечо. Потом заткнул за пояс боевой нож и взял свой двуствольный штуцер. Молодая индианка подала ему лук, стрелы и мешок с едой. Сделав свое дело, Канонда выжидающе взглянула на отца. Он коснулся ладонью ее лба. Его суровые черты как будто немного смягчились. Отец и дочь смотрели друг другу в глаза. Это был безмолвный разговор. И словно убедившись, что он понят дочерью, Токеа повернулся к двери.

Перед вигвамом уже стояло около полусотни воинов, все были вооружены и экипированы. Они подошли к жилищу вождя неслышно и ожидали его в полном молчании. Как только вождь оказался среди них, все безмолвно последовали за ним и направились к берегу с какой-то жутковатой таинственностью.

Дочь застыла на пороге, остановленная знаком отца. Некоторое время она напряженно прислушивалась, покуда не донесся первый всплеск. Тогда Канонда закрыла дверь и вернулась к Розе.

- Они ушли.

- Пойдем к чужестранцу.

- Белая Роза, - сказала индианка, - должна спать. Иначе ее бледное лицо выдаст все, что она прячет в груди. Мои краснокожие сестры догадливы и хитры, их глаза широко раскрыты. Они легко разберут следы, которые мы оставили у тростника. Любая девчонка успеет известить мико. Канонда сама проведает чужеземца, а ее сестра пусть пока отдохнет.

Она усадила Розу на скамью и исчезла за занавесом.

То ли на Розу подействовала спокойная, ласковая речь Канонды, то ли сказалась усталость, но уже через несколько минут она крепко спала.

5

Наряду с благородными душевными качествами, составляющими национальный характер индейца, далеко еще не оцененный по достоинству во всей его нравственной глубине, они имели одну особенность, которая никак их не красит и вызывает чувство неловкости у всякого нравоописателя. Это невообразимое равнодушие, точнее, грубое бесчувствие по отношению к женщине. Они не видят разницы между женщиной и домашней скотиной. История Нового света убедительно доказала, что те из индейских племен, в коих права человека приложимы лишь к одной половине, не выходят из состояния дикости и варварства, а отступление от диких традиций облагораживает быт племени.