Михаил Чекуров - Загадочные экспедиции

Одним словом, на открытый Колумбом материк устремились англичане, французы, голландцы. Прежде всего их интересовали драгоценные металлы и минералы. Но после того как они осознали, что благодатные земли Вест-Индии даже без золотых россыпей способны обогатить своих владельцев, острова Карибского моря и прилегающие к ним участки континента покрылись плантациями кофе, какао, сахарного тростника, табака, пряностей и прочих тропических культур. На рынках Европы они исправно превращались в золото.

Разумеется, колониальные товары сами в трюмы кораблей не падали. Прежде всего необходимо было найти территорию, пригодную для колонизации (остров или прибрежный участок континента с хорошей гаванью и соответствующими природными ресурсами). Затем эту территорию следовало освоить. И наконец, требовалось организовать защиту вновь приобретенных владений от пиратов и от регулярных вооруженных сил враждебных держав. Все это было связано с большим риском, значительным расходом средств и немалым пролитием человеческой крови.

Открывателям новых земель приходилось пересекать океаны почти вслепую, не ведая, где удастся пополнить запасы пресной воды и продовольствия, а также отремонтировать корабль. Более того, вплоть до XVIII в. мореплаватели зачастую не знали, где они находятся, ибо имели более или менее точное представление только о своей широте. Что же касается долготы, то сложность ее определения наглядно показана в одном из сочинений известного английского писателя-сатирика XVIII в. Джонатана Свифта. Созданный его фантазией Ламюэль Гулливер совершил ряд удивительных путешествий (в страны лилипутов, великанов, лошадей, на летающий остров Лапуту и т. д.). В сверхдиковинной стране Лаггнег он мечтал стать бессмертным (там это было возможно) и дождаться великих открытий человеческого разума: изобретения perpetum mobile, открытия универсального лекарства от всех болезней и (обращаю ваше внимание) способов определения долготы [108]. Вот какой сверхтрудной задачей казалось определение координат даже в первой половине XVIII в.

Но особенно трудно приходилось мореплавателям, если у штурмана не было надежной карты. Сведения, на ней обозначенные, фигурально выражаясь, были начертаны кровью моряков и слезами их вдов. Неудивительно, что к картам относились с величайшим почтением. Они исполнялись на лучших кусках бумаги (пергамента) и украшались как произведения искусства.

Бородатые колебатели вод Нептуны и полногрудые нимфы, порождающие ветры Бореи и Зефиры, морские чудища и аборигены дальних стран — все это было их непременной принадлежностью.

Само собой разумеется, что, кроме упомянутых атрибутов тогдашней эстетики, на карты наносились места удобных якорных стоянок, навигационные опасности, источники пресной воды, поселения туземцев, залежи полезных ископаемых и территории, пригодные для освоения, т. е. карты являлись как бы краткими итоговыми отчетами экспедиций. Неудивительно, что их берегли как документы исключительной ценности.

Карты, составленные в ходе Камчатских экспедиций, также берегли и скрывали от посторонних глаз. Например, в 1741 г. Академия наук попыталась издать карты первой экспедиции, но ей запретили сделать это. Описание же плавания «Святого архангела Гавриила» было изъято из фондов академии и хранилось в кабинете самой императрицы [109]. Однако все эти меры оказались тщетными. Результаты обеих Камчатских экспедиций довольно быстро стали известны в европейских столицах.

Каким образом, по чьей вине произошла утечка секретной информации? Первые, на кого падает подозрение, — это иностранцы, служившие во флоте, в Академии наук и в коллегиях (министерствах) тогдашней России. Особенно преуспел в краже русских секретных карт Жозеф де Лилль — профессор Петербургской Академии наук.

Карты отправлялись за рубеж целыми ящиками, а тревожные сигналы, в частности со стороны профессора Бернулли, увы, слишком долго не доходили до ушей тех, кого это должно было касаться. Когда же мосье де Лилль решил сказать «адью» россиянам (а это случилось в 1774 г.), в Париже его ожидали 66 тыс. ф. (за «деликатные услуги» французской короне) и пожизненная двухтысячная рента (разумеется, все это плюс к русским накоплениям) [110]. Отличились в кражах русских секретов и отцы иезуиты. Именно их стараниями копия карты Первой Камчатской экспедиции была переправлена в Польшу, оттуда в Париж, где ее и издали [111].

Очевидно, у вас возник вопрос: куда смотрели власти, призванные охранять интересы России? Кое-какие меры они принимали. Так, например, господ офицеров и профессоров старались не посвящать в некоторые детали предприятия. Вся корреспонденция экспедиции поступала в сенатскую канцелярию, где ее в случае необходимости переводили на русский язык, а оригиналы направлялись в Академию наук. При этом всем участникам экспедиции запрещалось разглашать какую-либо информацию о предприятии.

И наконец, была предпринята попытка привлечь к ответственности шпионов. В частности, против Миллера и де Лилля возбуждалось дело по обвинению их в государственной измене [112]. В ходе следствия ниточка потянулась к советнику академической канцелярии Шумахеру и… оборвалась. Скорее всего, у этих господ нашлись влиятельные заступники. Напомню, что Академия наук состояла в то время почти из одних иностранцев, среди которых личности вроде де Лилля не были исключением.

С другой стороны, нельзя все сваливать на иностранцев. В среде российских чиновников, даже самых высокопоставленных, было немало лихоимцев, способных во имя личной корысти на предательство национальных интересов. К тому же служебные злоупотребления должностных лиц были обычным явлением, а отсюда вытекала самооправдательная формулировка: если можно светлейшему князю Меншикову — особе, приближенной к трону, или родовитому сановнику князю Гагарину, то мне и подавно можно. Настроения эти усугублялись чехардой на троне, т. е. неустойчивостью политической власти, имевшей место после смерти Петра I. Здесь штурман сделал паузу, и Женя позволил себе краткие комментарии: «Что и говорить, страшное это было время для России. Своих специалистов не хватало, иностранцы же, за немногим исключением, больше пеклись о своем кармане. Да и русские власти вспоминали о благе России, лишь когда это отвечало их личной выгоде».

— Вы несколько сгущаете краски, Женя, — возразил штурман. — Впрочем, заблуждения ваши вполне понятны. Мне придется прокомментировать свой рассказ, ибо у присутствующих могло сложиться неверное представление, что забвение государственных интересов с корыстными целями в XVIII в. было характерно только для должностных лиц России. На самом деле это не так. Например, прославленный английский полководец герцог Мальборо брал у своих и у чужих и деньгами и натурой. Бандит и мерзавец — так называли его не только иностранцы, но и соотечественники. Однако всесильный герцог игнорировал и газетные памфлеты, и парламентские запросы, и неудовольствие августейших особ [113]. Испанское слово «камарилья» — в первоначальном своем значении клика царедворцев, расхищавших национальное достояние Испании, — стало международно-нарицательным термином. В Турции злоупотребления должностных лиц были столь обычным и, главное, неискоренимым явлением, что правительство и не пыталось с ними бороться. Более того, в Стамбуле сочли за благо установить особый налог на взятки. Тем самым «бакшиш» мужей Блистательной Порты получил законный статус [114]. И наконец, напомню вам, что в цивилизованной Западной Европе XVIII в. государственные должности (а также воинские звания) продавались государством совершенно официально.