Эрнест Ренан - Антихрист

За пять месяцев восстание распространилось со страшной силой. Инсургенты не только владели Иерусалимом, но вступили в сношения через Иудейскую пустыню с областью Мертвого моря, где занимали все крепости; отсюда они подавали руку арабам, Наватеям, в большей или меньшей степени врагам Рима. Сторону мятежников приняли Иудея, Идумея, Перея, Галилея. Тем временем в Риме презренный тиран предоставлял первые должности империи самым гнусным и самым неспособным людям. Если бы евреи могли сгруппировать вокруг себя всех недовольных Востока, то владычеству Рима там наступил бы конец. Но, к несчастью для них, произошло как раз обратное; восстание евреев вдохнуло народностям Сирии удвоенную верность Римской власти. Ненависть, которую евреи внушили своим соседям в эпоху, когда римское владычество над ними находилось в состоянии как бы оцепенения, была достаточно сильна, чтобы возбудить против них врагов, не менее опасных, нежели римские легионы.

Действительно, в эту эпоху по всему Востоку распространился как бы общий лозунг, призывающий повсюду к избиению евреев. Несовместимость еврейской жизни с жизнью греко-римской сказывалась все больше и больше. Одна из двух рас должна была истребить другую; по-видимому, между ними не могло быть и речи о пощаде. Для того, чтобы понять эту борьбу, нужно представить себе, до какой степени иудаизм был распространен по всей восточной части Римской империи. «Они заполнили все города, — пинает о евреях Страбон, — и трудно было бы назвать хотя бы один пункт в мире, где бы не было допущено это племя, или, вернее, который бы не был занят им. Египет, Киренаика, многие другие страны усвоили их нравы, с точностью соблюдая их заповеди и извлекая большую выгоду из позаимствования их национальных законов. В Египте им разрешено жить легально и для них отведена большая часть города; у них есть здесь свой этнарх, который заведует их делами, творит над ними суд, наблюдает за исполнением договоров и завещаний, как если бы он был главой независимого государства». Такое соседство двух элементов, столь же противоположных, как огонь и вода, не могло не вызвать самого страшного взрыва.

Не следует подозревать участия римского правительства в этих происшествиях; такие же избиения имели место у парфян, положение и интересы которых были совершенно иные, чем на Западе. Славу римлян составляет именно то, что он основал свою империю на мире, на прекращении местных войн, и никогда не прибегал к тому отвратительному способу управления, который сделался политическим секретом турецкой империи и который заключается в возбуждении друг против друга различных частей населения в странах со смешанным населением. Что касается избиений по религиозным мотивам, то такая идея всегда была слишком чуждой римскому духу; далекий от всякого богословия, римлянин не понимал сектанства и не мог допустить мысли о раздоре из-за такого пустяка, как умозрительное предположение. Сверх того, антипатия к евреям в античном мире была до такой степени общим чувством, что ее не было надобности возбуждать. Эта антипатия составляет разделительный ров, который, быть может, никогда не будет засыпан в человеческом роде. Она основана на чем-то большем, нежели расовое различие; это ненависть между различными функциями человечества, между человеком мира, который доволен своей внутренней радостью, и человеком войны; между человеком прилавка и конторы, и крестьянином и дворянином. Не без причины несчастный Израиль провел всю свою жизнь как нации в том, что его избивали. Если все нации во все века преследуют кого-либо, то, конечно, должна же быть этому какая-то причина. До нашего времени еврей втирался всюду, требуя себе общего права; он сохранял свой особый статус; он хотел получить гарантии, какими все пользуются, а сверх того, и изъятия в свою пользу, свои собственные законы. Он хотел пользоваться преимуществами нации, не будучи нацией, не участвуя в тяготах, лежащих на нациях. Ни один народ никогда не мог этого терпеть. Нации представляют собой организации военные, основанные и поддерживаемые мечом; они созданы крестьянами и воинами; евреи ничем не участвовали в их учреждении. В этом и заключается великое недоразумение, которое лежит в основе еврейских притязаний. Чужеземец может быть полезен стране, которая его терпит, но при условии, чтобы страна не была им наводняема. Несправедливо требовать себе прав члена семьи в доме, который вы не строили; так поступают птицы, которые водворяются в чужих гнездах, или некоторые crustacea, пользующиеся раковинами других пород.

Евреи оказали миру столько добра и причинили ему столько зла, что мир к ним никогда не будет относиться справедливо. Мы слишком в долгу перед ними и в то же время слишком хорошо видим их недостатки для того, чтобы самый вид их нам не досаждал. Этот вечный Иеремия, этот «человек скорбей», вечно жалующийся, подставляющий под удары свою спину с терпением, которое само по себе нас раздражает; это создание, которому чужды все наши инстинкты чести, гордости, славы, деликатности и искусства; это существо, в котором так мало воинского, так мало рыцарского, которое не любит ни Греции, ни Рима, ни Германии, и которому мы, тем не менее, обязаны своей религией настолько, что еврей вправе сказать христианину: «Ты сам еврей, только низшей пробы»; это существо было центральным пунктом противоречий и антипатии, притом антипатии плодотворной, которая составляла одно из условий человеческого прогресса! В первом веке нашей эры мир, по-видимому, неясно понимал то, что происходило. Он видел своего учителя в этом чужеземце, неловком, робком, обидчивом, не отличающемся внешним благородством, но честном, нравственном, прилежном, в делах — прямодушном, одаренном скромными добродетелями, не воинственном, но хорошем коммерсанте, веселом и добросовестном работнике. Еврейская семья, исполненная обетований, синагога, в которой протекала общинная жизнь, полная прелести, внушали зависть. Столько смирения, такое спокойное отношение к преследованиям и обидам, способность находить утешение и полное возмездие за свое исключение из большого света в своей семье и в своей Церкви, тихая радость вроде той, которою в наше время отличается на Востоке райя и благодаря которой он видит счастье даже в самом своем подчиненном положении в этом маленьком мирке, где он тем более счастлив, что всюду вне его он терпит преследования и обиды, — все это внушало аристократической древности припадки дурного расположения духа, которые иногда выливались в виде гнусных жестокостей.

Гроза разразилась прежде всего в Кесарее, почти в тот самый момент, как революция окончательно овладела Иерусалимом. Положение евреев и неевреев (которые носили здесь общее название сирийцев) в Кесарее представлялось особенно сложным. В сирийских городах со смешанным населением евреи составляли богатую часть населения; но богатство это, как уже было сказано, отчасти обусловливалось несправедливостью, освобождением от воинской повинности. Греки и сирийцы, среди которых производился набор в легионы, были обижены сравнительными преимуществами людей, освобожденных от государственных повинностей и создавших себе привилегию из терпимости, с которой к ним относились. Происходили вечные распри, римские власти были завалены жалобами. Жители Востока обыкновенно пользуются религией как предлогом для насмешек; наименее религиозные люди становятся удивительными ревнителями, если речь идет о том, чтобы досадить соседу; в наши дни турецкие чиновники точно так же осаждаются подобными жалобщиками. Приблизительно с 60 года шла непримиримая борьба между двумя половинами населения Кесарей. Нерон разрешал все возбуждавшиеся вопросы не в пользу евреев; это еще более обостряло вражду. Невинные шалости, а быть может, и дерзости со стороны сирийцев превращались в глазах евреев в преступления, в обиды. Молодежь бранилась, вступала в драку. Люди серьезные жаловались римской власти, которая обыкновенно присуждала обе стороны к палочным ударам. Гессий Флор оказался более гуманным: он прежде всего заставлял обе стороны заплатить, а затем насмехался над жалобщиками. Синагога, у которой одна стена была общая с другими владельцами, сосуд и убитая живность, найденные у дверей синагоги и выдаваемые евреями за остатки языческого жертвоприношения, — таковы были громкие дела, занимавшие Кесарею в тот момент, когда в нее вступил Флор, взбешенный оскорблением, которое ему нанесли жители Иерусалима.