Всеволод Иванов - Александр Пушкин и его время

сказал уже Гёте.

Однако военная героика еще не высшая героика; возможно, в вышеприведенной характеристике отразилась профессиональная черта самого Липранди как человека военного. Все больше и больше уходит Пушкин в общую героику истории своего народа, в которую военная героика входит как составная часть.

Все волнует, все задевает поэта, всем он интересуется. В декабре 1821 года он сопровождает своего всезнающего приятеля Липранди в поездке по югу Бессарабии. Проехали Бендеры, где Пушкин искал могилу Мазепы, посетили Аккерман, турецкую крепость, пересекли Троянов вал, поставленный после разгрома даков императором Трояном во втором столетии н. э. и преградивший доступ с востока в Римскую империю. Проехал Пушкин знаменитые места потемкинских, румянцевских и суворовских побед, осмотрел крепость Измаил, побывал там в церкви, в которой покоятся павшие при штурме русские воины.

Значительная часть маршрута этой поездки лежала по берегу Прута, и нет сомнения, что эта поездка связана была с изучением положения фронта греческих восстаний. Здесь дела были таковы, что уже не внушали более прежних надежд, и, соответственно, Пушкин меняет на них свои взгляды. Генерал Ипсиланти, переброшенный за Прут в Молдавию и Валахию, выступил было против турок в марте 1821 года, но был разбит, бежал в Австрию. Его восстание отозвалось в Морее и на островах, где поднялись греки под водительством Канариса. Турки в апреле 1821 года обрушили жестокие репрессии на греков и в пасхальную ночь в Константинополе устроили жестокую резню. На острове Хиосе они тоже вырезали до 20000 греков, в ответ на что Канарис удачно сжег около Хиоса часть турецкого флота. Со всех сторон — из Германии, Италии, Франции — в Грецию стекаются «филэллины» — добровольцы — на помощь грекам.

В этих непосредственных впечатлениях Пушкин видел уже жестокую историческую действительность, а не розовые мечтания европейских романтиков о возрождении классической Эллады времен Платона и Перикла. Он увидел, а главное почувствовал, как медленны в осуществлении наши исторические чаяния, как медленно, «со скрипом», подчас по каким неожиданным обходным путям движется колесница истории.

Движение «филэллинов», разгоравшееся в Европе и увлекшее английского поэта лорда Байрона, заставившее его спешить со снаряженными за свой счет двумя кораблями к городу Миссолонги, побудившее женевского банкира Эйнарда организовывать Союзы помощи грекам, а поэта В. Моллера писать «Греческие песни», Пушкину представляется теперь без всяких романтических тонов. Освобождать Грецию от турецкого ига, как негров от ига колониализма, необходимо, полагает он, но ждать от греков возрождения классической Греции никак не приходится… История не пойдет путем реставрации старого, она прокладывает иные, новые пути… Какими они будут, еще неизвестно поэту, но по поводу международного положения того времени его охватывает пессимизм: свобода здесь еще очень далека!

Менялась в Кишиневе и политическая обстановки, несмотря на его удаленность от правительственных центров, — следствия восстания в Семеновском полку сказываются и здесь.

В самом начале 1822 года в Кишинев приезжает из Тирасполя генерал Сабанеев, командир корпуса, посещает генерала Инзова в его доме.

Пушкин оказался случайно свидетелем разговора, в котором Сабанеев заявил Инзову, что майор Владимир Федосеевич Раевский должен быть арестован в связи с его политической деятельностью в ланкастерских школах. И Пушкин предупредил Раевского.

Наутро тот был действительно арестован, увезен в Тирасполь в распоряжение штаба корпуса и посажен в крепость. Над Кишиневом нависла гроза в связи с общим изменением в политической обстановке: реакция, несомненно, надвигалась.

Кишиневское общество при своей пестроте не всегда судило о поэте должным образом, находились и люди, по разным мотивам настроенные против него: на его положении как ссыльного, как изгнанника не могли не отражаться перемены политической погоды. Да к тому же и держался он далеко от обычных норм кишиневского света, жил в условиях просто фантастических. В Кишиневе случилось землетрясение, и дом наместника Инзова дал трещину. Позднее подземные удары повторились, развалился уже второй этаж; Инзов оттуда выехал, Пушкин же продолжал жить в развалинах в самой непритязательной обстановке. «Тогда в Пушкине было еще несколько странностей, быть может, неизбежных спутников гениальной молодости, — рассказывает один из его современников. — Он носил ногти длиннее ногтей китайских ученых. Пробуждаясь от сна, он сидел голый в постели и стрелял из пистолета в стену. Но уединение посреди развалин наскучило ему, и он переехал жить к Алексееву. Утро посвящал он вдохновенной прогулке за город, с карандашом и листом бумаги: по возвращении лист весь был исписан стихами…» При всей незлобивости и добродушии, пусть при подчас неожиданных поступках и выходках, Пушкин в такой сложной обстановке прежде всего заботливо охраняет свою личную честь, свое достоинство. Здесь в Пушкине выявлялся яростный его темперамент, за что его в Кишиневе звали «бес арапский», и тогда действия Пушкина по своей бурности походили на нравы итальянского Возрождения.

Волнуется, живет, трудится Пушкин в Кишиневе, а его друзья в Петербурге и в Москве следят за ним, переписываясь Князь Вяземский пишет Александру Ивановичу Тургеневу:

«Кишиневский Пушкин ударил в рожу одного боярина и дрался на пистолетах с одним полковником, но без кровопролития. В последнем случае вел он себя, сказывают, хорошо. Написал кучу прелестей. Денег у него ни гроша… Он, сказывают, пропадает от тоски, скуки и нищеты».

Нет никакого сомнения, что эти печальные новости были широко известны и другим друзьям поэта.

Из всего кишиневского общества Пушкину ближе всех, казалось бы, была семья генерала Орлова, но теперь и эти отношения осложнились — Катя Раевская стала теперь генеральшей Орловой. Она сильно изменилась: судя по ее переписке, стала замкнута, суха! Да и над самим Орловым, казалось бы ранее так спокойным за свою как бы отдельную 16-ю дивизию, собиралась туча — арест майора В. Раевского был первым сигналом грядущих невзгод. В ноябре 1822 года уволены были со службы в 16-й дивизии несколько офицеров, в том числе адъютант генерала Орлова капитан Охотников. Наконец 18 апреля 1823 года отрешен от командования и сам генерал Орлов; над ним назначено следствие. Отношения Пушкина с группой Орлова рвались окончательно.

Несомненно удрученный этими грозящими событиями, Пушкин в новых стихах рисует трагический образ Сеятеля, дело которого не удается, оказывается бесплодным. Вот она какова, холодная правда!