Алексей Мартыненко - Зверь на престоле, или правда о царстве Петра Великого

Барон Герберштейн говорит о русских войсках, между прочим, следующее: «Каждые два или три года государь производит набор по областям и переписывает детей боярских с целью узнать их число и сколько у них лошадей и служителей. Затем он определяет каждому жалованье. Те же, кто может по достатку своего имущества, служат без жалованья. Отдых им дается редко, ибо государь ведет войну или с литовцами, или с ливонцами, или со шведами, или с казанскими татарами, или, если он не ведет никакой войны, то все же каждый год обычно ставит караулы в местностях около Танаида (Дона) и Оки… для обуздания набегов и грабежей перекопских татар»…» [81, с. 282].

Мало того:

«…все высшее служивое сословие, какие бы оно должности ни занимало, было прежде всего военным и службу эту несло от молодых лет до смерти.

«За то, — говорит… итальянский историк Павел Иовий, — несущие воинскую службу пользуются свободой от податей, имеют преимущество над поселянином и во всех делах сильны царским покровительством»» [81, с. 285].

И вот какую выучку, сообщает Герберштейн, имели наши пращуры, воюющие сразу на пять фронтов:

«Хотя они вместе и одновременно держат в руках узду, лук, саблю, стрелу и плеть, однако ловко и без всякого затруднения могут пользоваться ими» [81, с. 283].

Ну, если наши ратники чуть ли уж и не рождаются в седле, то их особая воинская сноровка не могла не бросаться в глаза иностранцам.

Но и попав в плен, русский человек вел себя не менее достойно:

«Московские пленники, движимые горячей любовью к Родине, совершали постоянно побеги или, по крайней мере, делали постоянно попытки к этим побегам, а потому ценились на рынке дешевле рабов из Литвы и Польши» [81, с. 278].

Потому южным хищникам из Крыма всегда было предпочтительнее вторгаться все же в западные земли наших единоплеменников, несмотря даже на получаемую с Литвы ежегодную дань в 15 000 червонцев [81, с. 228].

И вот что собой представлял главный элемент наших оборонительных рубежей. Засека:.

«…состояла из поваленных (ссеченных) деревьев, положенных вершинами на юг, надолбов из толстых дубовых бревен и рвов, на дно которых вбивали заостренные колья» [37, с. 56].

Платонов «изумительно быстрый успех» южной колонизации объясняет прекрасным взаимодействием царского правительства и общества:

«В борьбе с врагом обе силы, и правительство, и общество, как бы наперерыв идут друг другу навстречу и взаимной поддержкой умножают свои силы и энергию («Очерки смуты» с. 85)» [126, с. 355].

Так откуда же была «заимствована» эта система активной обороны, столь нами с большим успехом используемой?

«В 1066 году через Киев, по пути к печенегам, проезжал немецкий миссионер епископ Бруноф» [126, с. 222].

Русский князь лично провожал его до границ своей земли.

«Об этих границах Бруноф пишет: «они со всех сторон ограждены крепким частоколом на весьма большом протяжении, по причине скитающихся около них неприятелей» [126, с. 222].

А так как начало появления этих сооружений на наших границах относится еще к V в. до Р. X., то и построение подобных же защитных сооружений и в дальнейшем удивлять вовсе не должно. А потому уже давно проторенным методом:

«…киевские князья «рубят города» на границах своих владений, заселяют эти города «лучшими мужами», соединяют их рвами, засеками, заставами, словом, организуют очень сложную укрепленную систему, которая в почти неизменном виде повторяется и при Иване Третьем, и при Борисе Годунове, и при Потемкине-Таврическом, и наконец продвигается в казачьи области Терека, Семиречья, Забайкалья и Амура. Вспомните станицу в «Казаках» Льва Толстого: те же «города», засеки, вышки и прочее. Позже мы увидим, с какой железной настойчивостью, с какой организационной тщательностью, с каким муравьиным терпением строила Москва свою «китайскую стену» против востока. Как эта стена, зародившись у стен Москвы, в Коломне, Кашире, Серпухове, продвинулась до Балтийского, Черного, Каспийского и Охотского морей.

В мировой истории ничего похожего на эту систему нет» [126, с. 222–223].

Но не только стройка оборонительных сооружений являлась основой напряжения производительных сил Русской Державы.

Для военного обезпечения всех этих средств обороны требовалось содержать необыкновенно огромную армию, которая, в дни войны, увеличивалась более чем в два раза. Военное же время почти не прерывалось.

И о каких там еще «новшествах» в ведении боевых действий, позаимствованных Петром у невоюющей Европы, можно серьезно говорить?

Воевали почти безпрерывно именно мы! И по тем самым временам лишь у своих и действительно весьма квалифицированных военных только-то и можно было делиться опытом.

Европейские же армии имели исключительно бутафорскую предназначенность. Тому подтверждение их безсмысленные при ведении военных действий: и строевая муштра, и рассадник гниды — посыпанные мукой волосы, и неудобная для войны одежда, созданная исключительно для парадов, и многое иное, что могли себе позволить государства, содержащие свои армии лишь для полицейского контроля над своими подданными.

И вот что вместо отваги и мужества, на чем извечно держалась армия наша, могла предложить эта их бутафорская полицейская армия европейского образца.

В случае самой малейшей провинности в их армиях: «…бьют палкой» [106, с. 13].

А потому, вместо столь необходимого для ведения военных действий оружия, в руках: «У каждого капрала — палка» [106, с. 13].

И ведь этот капрал, самый нижний чин в их войске: «…насмерть убьет и отвечать не будет!» [106, о. 14].

Но для Европы, сегодня именуемой «просвещенной», такое являлось нормой. Потому прусский король Фридрих, за свои палочные наклонности официальной историографией произведенный в «великие», на эту тему поясняет:

«Солдат должен бояться палки капрала больше, чем неприятеля» [106, с. 29].

Но еще более «модернизированные» в этом вопросе турки всегда использовали для подобных же целей: «…толстый бич из кожи гиппопотама» [106, с. 635].

Таким-то оружием уж как врежут, так врежут!

В случае же более серьезного проступка, противостоящий русскому воинству солдат должен знать, что ему: «Не миновать… виселицы…» [106, с. 31].

И в альтернативу этим диким законам, которые пришедшие в 1917 году к власти большевики пытались приписать нам, как теперь выясняется, у нас даже перед самым их приходом: «Телесных наказаний уставом не предусматривалось» [39, с. 44].

Но и XVIII век ими не грешил исключительно у нас: «…в писаном уставе не сказано было обучать побоями» [106, с. 65].

То есть все эти изобретенные большевиками мифы о некоей-де палочной дисциплине, якобы царящей в царской армии, совершенно безосновательны: именно в законах наших такого безобразия нет. То есть даже в законах.