Русский Скептик - Зачем написали «12 стульев»?

Что любопытно, понятно даже, откуда в умном копфе некоего чекиста родилась версия о сокровищах Шульгина. Вот Шульгин пишет о бывшем своем доме в Киеве:

Да, у меня в подвалах было кое-что ценное. Только не для вас, друзья мои. Что для вас старые номера пятидесятилетнего «Киевлянина»? Вы больше насчет серебра столового. Ну, это вы у нас не найдете. В этом доме жили люди со странной психикой. Из всех драгоценных камней и металлов они ценили только два: белую мысль и черную землю…

Весьма подозрительно, не правда ли? Явно ведь усыпляет бдительность, да? Отчего же, если искал он в СССР сына, не запросил он о судьбе его «компетентные органы»? Ценностей, значит, у него не было?

Книга Шульгина — это, конечно, пощечина большевицким «соответствующим органам»: проспали они не только проникшего в СССР бывшего депутата Государственной Думы и опасного «агента заграницы», которого выслеживали несколько лет, но и «контрреволюционную вредительскую организацию, осуществляющую подрыв советской торговли». Разве можно было на это оскорбление не ответить? Да, но как же и отвечать? Объявить через ТАСС, что враг трудового народа лжет? Так не является ли роман «Двенадцать стульев» закономерным ответом ГПУ на книгу Шульгина? Да, но разумен ли публичный ответ, если советский народ книги Шульгина не читал? Кому же был направлен «пролетарский» ответ? Шульгину? Начальству? Нет, сомнительно, что партия приняла бы какой-то глупый роман в качестве оправдания бездействия ГПУ. Стало быть, все-таки зацепил их Шульгин крепко, раз решили публично оскорбить в ответ? Да, пожалуй, поскольку нет, кажется, такого унижения, которому автор романа не подверг бы своего героя Воробьянинова.

Если счесть роман «Двенадцать стульев» всего лишь попыткой оскорбить Шульгина, ругательством вроде написанного на заборе, то возникает, конечно, некоторое недоумение: разве авторы романа служили в ГПУ? Если же нет, то что тогда ими двигало? Предложение, положим, было заманчивое (наверняка посулили много денег и славу, большие тиражи), но разве же всякий честный человек не должен был отказаться от предлагаемой подлости? Значит, нужно было найти человека, который бы питал лютую ненависть к Шульгину, а таковым мог быть только еврей. Что ж, один из двух номинальных авторов романа был еврей — Иехиел-Лейб Файнзильберг (поскольку без запинки произнести это имя русскому человеку трудно, то он писал под псевдонимом И. Ильф, по инициалам И. Л. Ф).

Еврея, готового даже бесплатно поливать грязью Шульгина, нашли легко, в это поверить нетрудно: достаточно было дать ему почитать послереволюционную «Пытку страхом» [1] из «Киевлянина», да хватило бы и одних «Трех столиц», но вот грамотного еврея, который бы мог писать без посторонней помощи или хотя бы без ошибок… Здесь наверняка возникло непреодолимое препятствие, так как грамотные евреи большевиков не особенно любили, да и многие из них сбежали за границу, а доверить важное государственное дело какому-то безвестному Файнзильбергу со средним образованием… Кто его писанину читать-то стал бы, даже если бы сама партия объявила его великим русским писателем? Значит, надо было искать умного негодяя из «пролетарских» писателей, способного контролировать и направлять еврея. Алексей Толстой, как можно заключить, отказался с ходу — не пожелал быть негодяем даже тайно. К Толстому наверняка обратились прежде всех, так как Шульгин в своей книге отозвался о нем не особенно уважительно. Нет, не вышло.

Негодяем не отказался стать Валентин Катаев, но он, вероятно, поставил условие — присовокупить к еврею своего родного брата Евгения, который и стал вторым номинальным автором романа под псевдонимом Петров. Далее Катаев продумал сюжет романа «Двенадцать стульев», «довольно подробный план будущего романа», как сам он признался в поздней книге «Алмазный мой венец», и уехал на юг отдыхать от трудов тяжких, а парочка новоявленных писателей принялась воплощать замысел Катаева и ГПУ. Новоявленные писатели слишком уж часто беспокоили усталого Катаева телеграммами по поводу поворотов сюжета и вскоре, разумеется, надоели ему смертельно — он перестал отвечать на телеграммы, как сообщил он в указанной книге, во что поверить трудно, но можно.

Перед отъездом, как Катаев признался все в той же книге, он заключил на издание ненаписанного романа договор от имени трех человек — себя и двух соавторов своих. Приехав же с отдыха, он якобы умилился выдающемуся таланту новоявленных писателей и переписал договор на них двоих… Это ложь, так как если бы Катаев хотел видеть свое имя на обложке своего романа, ему не понадобились бы писаря, да и для ГПУ известный писатель в качестве автора был более приемлем.

Безусловно, роман написал не Катаев. Все главные герои романа явно осмыслены полуграмотным евреем, некультурным. Во-первых, это, конечно, жулик-еврей по фамилии Бендер, ощущающий себя чуть ли не новым хозяином России, которым автор откровенно восхищается, хотя восхищения достойна исключительно его национальность: действительно, он чуть ли не первый герой-еврей в литературе на русском языке. Кстати сказать, сочетание типичного украинского имени с типичной еврейской фамилией, Остап Бендер, наводит на мысль о психических отклонениях автора сего образа: в те времена евреев на Украине очень многие ненавидели люто, смертельно; во время гражданской войны евреев даже убивали по национальному признаку и без разбора, всех, причем, например, Махно был резко против беспричинных убийств, т. е. это стихия, ненависть народная. Безумнее, чем Остап Бендер, звучало бы только Ахмет Бендер, но и подобная дичь, как это ни поразительно, встречается в романе. Во-вторых, с типичных для полуграмотного еврея варварских позиций, с типичной для сих позиций звериной ненавистью, описан в романе христианский священник, отец Федор, подвергнутый всем мыслимым унижениям — как и Воробьянинов. На фоне двух сих униженных героев жулик-еврей, конечно, смотрится великолепно — просто как в анекдоте: все сидят, потихоньку обтекают дерьмом, но тут вдруг появляюсь я — в белом!

Что еще примечательно для определения национальности автора, отец Федор заканчивал письма к жене так же, как Достоевский: «твой вечно муж Федя». Образ отца Федора, безусловно, выходит за рамки нормальной психики: несет он очень уж много ненависти к людям, гонимым большевиками, даже убиваемым и хотя бы потому презрительного отношения автора не заслужившим, да и ненависть к Достоевскому нормальной не назовешь — понятной психически здоровому человеку. Ненависть к Достоевскому, безусловно, принадлежит полуграмотному еврею, так как оные считали Достоевского «антисемитом». Может, конечно, удивить, что полуграмотный еврей читал письма Достоевского, но у них есть странная привычка: повсюду они бдительно выискивают «антисемитизм», который и вообще почему-то любят, как сообщил Игорь Губерман: