Владимир Вальденберг - Древнерусские учения о пределах царской власти

Старец Филофей проводит в своих посланиях ту же историческую теорию, но развивает ее более подробно. Он также говорит о падении

первого и второго Рима и о последнем, третьем Риме. Мысль о последнем христианском царстве он тоже связывает не с Москвой и, вообще, не с какой-нибудь частью русской земли, а со всей Россией [636] . Он говорит о «новой великой Русии», о «рустей земли», «о росейском царстве», о «святой великой России», – ее, а не Москву называет третьим Римом, ее считает наследницей мирового владычества. В согласии с этим и на «царя всеа Росии» он возлагает соответствующие его новому положению обязанности. Царь есть «броздодержатель святых божиих престол», «православныа христианскыа веры съдержатель» и просто «единый христианом царь» [637] . Эти наименования с совершенной ясностью показывают, что на него возлагается задача охраны православия не только в России, но и во всем мире. Какие именно действия он уполномочен совершать для охраны вселенского христианства, об этом Филофей не говорит, но зато у него много можно найти об отношении царя к делам веры на Руси. В послании к вел. князю Василию Ивановичу (между 1510 и 1526 г.) он обращается к нему с настоятельной просьбой «исправить заповеди» в своем царстве, т. е. устранить некоторые религиозные и церковные непорядки, а именно 1) знамение креста, которое многие неправильно на себе полагают, 2) содомский грех и 3) отсутствие епископов на некоторых кафедрах [638] . Отсюда видно, что Филофей возлагает на великого князя заботу о религиозных обрядах, о христианской нравственности и дает ему права в области церковного управления в тесном смысле, так как признает, что замещение епископских кафедр зависит от него. В послании к вел. князю Ивану Васильевичу [639] Филофей говорит на эту тему в более общей форме и указывает, наряду с некоторыми из упомянутых непорядков еще и другие. «Русия царство, – читаем здесь, – аще и стоит верою в православной вере, но добрых дел оскудение и неправда умножися». Затронув этот вечный вопрос о несоответствии нравственной деятельности людей их религиозным убеждениям – вопрос, который несколько десятилетий позже был поставлен в более определенной и принципиальной форме, Филофей перечисляет, в чем именно он видит это противоречие. Церкви, по его словам, терпят обиды, знамение креста люди полагают с оскудением, пастыри «умолкоша страха ради еже не отпаднути своеа тщетныа славы», паства не получает учения и, вообще, «вси уклонишася вкупе» [640] . Филофей не говорит ясно, что исправление всех этих недостатков есть дело государя, но если он завел о них речь в послании к великому князю, то это уже само по себе свидетельствует, что такова именно его мысль. О каких обидах, наносимых церквам, он говорит, это не совсем ясно; если послание написано действительно к Ивану III, то под ними, вернее всего, следует разуметь действия самого правительства, так что это не столько указание на недостатки, которые государь должен исправить, сколько обличение государя. Но остальные пункты касаются уже прямо церковно-общественной жизни, где вмешательство государя может проявиться в полной мере, хотя не всегда легко представить себе, каких именно действий ожидал от него Филофей: если вполне понятно требование, чтобы государь заботился о распространении христианского просвещения, то не совсем ясно, что он мог бы сделать, чтобы пастыри не умолкали страха ради. Во всяком случае это послание, как и послание к вел. князю Василию Ивановичу, показывает, что вопрос о пределах царской власти Филофей решал в духе весьма многочисленных учений предшествующего времени , а из ближайших к нему учений – в духе иосифлянского направления. Подобно ему, Филофей подчиняет власти царя не только дела государственные, но и дела церковно-общественного характера: замещение кафедр, общий надзор за исполнением обязанностей, лежащих на духовенстве, обрядовую и нравственную сторону православия [641] .

Сходство с иосифлянами у Филофея этим не ограничивается. Предоставив царю право участия в церковном управлении, подчинив ему до некоторой степени церковь, он самого его ставит в подчинение церковным законам. По поводу обид, наносимых церквам и монастырям, т. е. по поводу отнятия у них имущества, Филофей в обоих указанных посланиях со всей решительностью устанавливает принцип неприкосновенности церковных имуществ. При этом, обращаясь к вел. князю Василию Ивановичу, он ссылается на обязательность для него церковного устава св. Владимира и всех основанных на нем позднейших постановлений, а также, хотя и глухо, упоминает и о даре имп. Константина папе Сильвестру. «Не преступай царю, – пишет он, – заповеди, еже положиша твои прадеды: великий Констянтин и блаженный святый Владимир и великий богоизбранный Ярослав и прочии блаженнии святии их же корень и до тебе» [642] . И далее Филофей ссылается на апокрифическое постановление 5-го Вселенского собора, составленное «на обидящих церкви Божия» [643] . Как это постановление, так и церковные уставы, по убеждению Филофея, заключают в себе, очевидно, нормы обязательные для вел. князя, которые он должен принимать в руководство своей деятельности, и которые, следовательно, ограничивают его власть. Эта «заповедь» и связанное с нею «страшное запрещение» 5-го Собора есть единственное ограничение, о котором он говорит, и в этом отношении он остается несколько позади иосифлян, которые останавливались на этом вопросе гораздо подробнее, но принципиального сходства с ними здесь отрицать нельзя. Как иосифляне, он признает ограниченную царскую власть, как и они, он является сторонником идеи неприкосновенности церковных и монастырских имуществ.

В литературе несколько иначе определяют политические взгляды Филофея. Его считают проповедником идеи неограниченной царской власти. Основанием для этого мнения служат употребляемые Филофеем царские титулы. Он называет великого князя царем, самодержцем, государем и другими именами, сходными с этими по своему этимологическому значению, каковы, например, «высокопрестольнейший», «вседержавный» и др. Однако из того, как пользуется этими словами Филофей, нельзя сделать решительно никакого вывода, какие понятия он ими обозначал, если только не решить заранее, что эти титулы служат у его современников именно для обозначения полноты власти и ее неограниченности [644] .

От иосифлян Филофей отступает только в том, что из учения об ограниченной царской власти он не делает никаких выводов относительно пределов повиновения царю. Говоря об обязательности для царя заповедей и убеждая его быть на высоте положения, которое связано с достоинством единственного христианского государя, он нигде не дает нам основания думать, что он признает какую-нибудь другую ответственность царя, кроме ответственности перед Богом. В послании к вел. кн. Василию Ивановичу он пишет: «Убойся Бога, до душевного ти спасения се есть дело; не уповай на злато и на богатство и славу суетную, вся бо сия зде собрана и на земли зде остаютца… Да аще добро устроиши свое царство, будеши сын света и гражанин вышнего Иерусалима» [645] . Доброе устроение царства и соблюдение заповедей обещают царю небесные «щедроты», а нарушение заповедей – небесное же наказание. Этим учением Филофей приблизился к политическим идеям, господствовавшим в русской письменности до появления теории Иосифа Волоцкого.