Мишель Ламарш Маррезе - Бабье царство: Дворянки и владение имуществом в России (1700—1861)

В отличие от своих европейских коллег, российские законодатели довели принцип обособленной собственности супругов до логического завершения и дали замужним женщинам полную власть отчуждать свои земли. Российские законодатели не рассуждали о том, как изменения в отношениях собственности отразятся на институте брака. Вместо этого они изучили все прежние указы, устанавливавшие разделение собственности супругов, и уничтожили единственное противоречие в их применении. Так было заложено важное расхождение между путями развития женских имущественных прав в России и на Западе.

Не существует в полном смысле никаких письменных свидетельств, которые говорили бы о реакции современников на грандиозную перемену в имущественных правах замужних женщин. С начала XVIII в. русских дворян чрезвычайно волновали проблемы прав собственности, и они не скрывали недовольства, если какие-то положения имущественного законодательства им не нравились. Так, дворянство отчаянно сопротивлялось петровскому Указу о единонаследии и изобретательно обходило его путем заключения незаконных земельных сделок. Депутаты Уложенной комиссии 1767 г. открыто выражали свое недовольство законами, предписывавшими выделять средства на содержание вдов с имений их мужей, как и множеством ограничений на продажу недвижимости {155} 155 Augustine W.R. Notes Toward a Portrait of the Eighteenth-Century Nobility // Canadian Slavic Studies. 1970. Vol. 4. № 3. P. 396-397; СИРИО. 1896. T 4. С 419, 424; Там же. 1871. Т. 8. С. 539-540. . Однако среди многочисленных жалоб по поводу урегулирования имущественных вопросов, зафиксированных во время работы Уложенной комиссии, прозвучало только одно возражение против закона, разрешившего замужним женщинам свободно распоряжаться недвижимостью. Некий депутат от Костромы сетовал на то, что слишком многие дворянки продают или закладывают крестьян, чтобы добыть средства на расточительную жизнь, а в итоге, когда они умирают, мужьям ничего не достается в наследство. Дабы помешать женщинам пускать на ветер свои имения, этот депутат предлагал запретить им распоряжаться имуществом без согласия мужей {156} 156 СИРИО. 1869. Т. 4. С. 284. .

В принципе представитель Костромы был не одинок в своем недовольстве экономической независимостью дворянок. Те депутаты, которых Екатерина назначила в 1770 г. разрабатывать новый Свод законов, были бы рады повернуть время вспять и дать мужьям власть над приданым жен «к общей ползе семейства», с обычной оговоркой о том, что супруги не вправе продавать или закладывать имущество друг друга. Еще по одному поводу они добавили, что женам следует запретить продажу земли, если это противоречит интересам семьи {157} 157 РГАДА. Ф. 342. Оп. 1. Ед. хр. 220. Ч. 2. Л. 21, 106. Ни одно из этих предложений не было принято. .

Несмотря на эти возражения против нового правового статуса женщин, значительная часть дворянства проявляла удивительную готовность смириться с расширением женских имущественных прав. Нотариальная практика убедительно свидетельствует о том, что все больше супругов раздельно владело имуществом, и это отвечало собственным желаниям дворянства, а вовсе не навязывалось сверху. В частности, язык брачных договоров говорит о трансформации положения женщин по отношению к собственности: во второй половине XVIII в. многие знатные семьи рассматривали приданое скорее как контракт между родителями и дочерью, чем как уговор с будущим зятем. И эти новые черты в соглашениях о приданом появились не по распоряжению какой-либо законодательной инстанции, а сложились постепенно, под влиянием указа 1753 г.

В XVII в. брачные договоры составлялись по определенному образцу. Их формулировка гласила, что отец выдает дочь замуж и вручает зятю ее приданое. Согласие дочери в этом случае было настолько несущественным, что даже не требовалось ее подписи под документом. В одном типичном брачном договоре, составленном в 1695 г., боярин Федор Лопухин, выдавая свою дочь за князя Куракина, вручал князю часть своей вотчины и сотню крепостных душ {158} 158 Архив князя Ф.А. Куракина / Ред. М.И. Семевский. СПб., 1894. Т. 6. С. 161-164. . Дочь боярина в этом документе вообще не фигурировала, за исключением того факта, что отец именно ее выдавал замуж за будущего зятя. До середины XVIII в. большинство доноров приданого придерживалось этой формулы: в сущности, роспись приданого являлась контрактом между родителями и зятем, а поэтому и скреплялась подписью последнего. Выдавая девиц замуж, от их имени отказывались от имущества, которое вручалось их мужьям, обязанным отныне управлять им на общее благо семьи. В первых строках брачного договора выражались дворянские представления об отношении женщин к собственности и подчеркивался истинный смысл раздельного имущества супругов. Хотя последнее и было неприкосновенно, но существовало оно только ради защиты родовых интересов, а не затем, чтобы замужние женщины независимо контролировали свои состояния.

Однако с середины XVIII столетия в традиционных формулировках росписей приданого появились признаки изменений. Впервые дворянские семьи начинали видеть в приданом соглашение между родителями и дочерями. Это явление, конечно, не было повсеместно распространенным, и в нотариальных записях Юстиц-коллегии старая формула сохранялась даже в XIX в. {159} 159 См., например, росписи приданого в Центральном государственном историческом архиве Москвы (далее ЦГИАМ): Ф. 50. Оп. 14. Ед. хр. 2100 (1810). Зато брачные договоры из губернских крепостных книг и из семейных архивов составляют с ними любопытный контраст: многие росписи приданого, зафиксированные в губерниях, собственноручно подписывали дочери, а неграмотные дворянские девицы просили кого-нибудь расписаться за них. Очевидно, что в глазах многих семейств ответственность за выполнение имущественных договоренностей перешла от жениха к невесте.

С первой же фразы брачного договора теперь было очевидно, что роспись приданого превратилась в соглашение родителей с дочерью. Этот документ составлялся уже на имя дочери, а не зятя, и на нее же возлагалась ответственность за сбор налогов, поставку рекрутов и исполнение других обязанностей владельца земли и крестьян {160} 160 Некоторые примеры таких документов см.: РГАДА. Ф. 615. Оп. 1. Ед. хр. 4220. Л. 42 (Кашин, 1753); Ед. хр. 2045. Л. 72, 81 (Владимир, 1776); Ед. хр. 5565. Л. 1 (Курск, 1775); Ед. хр. 11237. Л. 77 (Симбирск, 1777); Ед. хр. 11578. Л. 8-9; Ед. хр. 11592. Л. 36 (Тамбов, 1777, 1779); Там же. Ф. 1278 (Строгановы). Оп. 1. Ед. хр. 579. Л. 1-2 (1800); Там же. Ф. 1274 (Панины-Блудовы). Оп. 1. Ед. хр. 1318. Л. 1-2 (1868); РГИА. Ф. 840 (Батюшковы). Оп. 1. Ед. хр. 32. Л. 5-6 (1753); Ф. 942 (Зубовы). Оп. 1. Ед. хр. 35. Л. 1 (1821); ф. 1088 (Шереметевы). Оп. 1. Ед. хр. 756 (1808); ГА Тверской области. Ф. 668. Оп. 1. Ед. хр. 6444. Л. 33—34; Там же. Ед. хр. 6447. Л. 52-53 (Кашин, 1806, 1808). . Так, если в 1742 г. Анна Нелидова составила соглашение, в котором передавала приданое дочери своему зятю, лейтенанту Александру Сухотину, то в 1771 г. Авдотья Трусова пожаловала дочери в приданое 34 крепостных души «в вечное и потомственное владение» {161} 161 РГИА. Ф. 840. Оп. 1. Ед. хр. 31. Л. 4, 7. . Лейтенант Андрей Сабуров в 1771 г. подтвердил, что полностью получил все имущество, значащееся в росписи приданого его жены, Марии Зубаревой, причем в документе оговаривалось, что Зубарева несет ответственность за все налоги с приданого имения в 56 душ. Этот документ Зубарева к тому же подписала сама в присутствии шестерых свидетелей {162} 162 Там же. Ф. 1044 (Сабуровы). Оп. 1. Ед. хр. 578 (1771). . В 1845 г., когда Софья Михайловна Воронцова выходила замуж за графа Андрея Шувалова, жених удостоился лишь краткого упоминания в документе: приданое Воронцовой рассматривалось уже только как объект соглашения между ее родителями, братом и ею самой {163} 163 ОПИ ГИМ. Ф. 60. Оп. 1. Ед. хр. 434. Л. 1-2. .