Николай Непомнящий - Загадки истории России

— От таких оладий не отказался бы и сам государь… — говорил старец усмехаясь.

Вина не употреблял ни капли, не курил, хотя коренные сибиряки начинали курить с малых лет.

Костюм его состоял из грубой холщовой рубахи, подпоясанной ремешком, таких же штанов, обыкновенных кожаных туфель. Иногда поверх рубахи надевал длинный темно-синий суконный халат, зимой носил старую сибирскую доху. Федор Кузьмич отличался аккуратностью, одежда его всегда была чистой, в жилище своем не выносил никакого беспорядка.

У себя в келье старец принимал всех приходящих к нему за советами, и редко кому отказывал в приеме. Денег «за услуги» никогда не брал, да и вообще не имел их, советы давал безвозмездно. А разговаривал с незнакомцами всегда стоя или прохаживаясь по комнате, положив руки на бедра, или придерживая одной рукой грудь.

Церковную службу Федор Кузьмич посещал очень аккуратно, но никогда не ходил к исповеди и причастию, чем и возбуждал было всех местных духовных лиц. Но позже оказалось, что у старца был постоянный духовник — протоиерей красноярской кладбищенской церкви отец Петр (отец Петр Попов позже стал красноярским епископом Павлом). Он заезжал к старцу два-три раза в году, иногда подолгу оставался у старца, беседовал о нем с крестьянами, просил их относиться к старцу с уважением, так как, по его словам, это был «великий угодник Божий»…

Ко времени пребывания старца у Латышева относится множество рассказов о нем современников и лиц, знавших его.

Преосвященный Макарий, епископ Томский и Барнаульский, со слов одной старицы, лично знавшей Федора Кузьмича, рассказывал: «Федор Кузьмич обладал большой физической силой: так, при метании сена поднимал на вилы чуть ли не копну сена и метал это на стог, не опирая конца вил сперва в землю, как обыкновенно это делают метатели сена, а поднимал всю тяжесть на руках, что приводило в удивление зрителей…»

Крестьянин села Боготол, некто Булатов, который неоднократно посещал Федора Кузьмича, человек весьма почтенный, словам которого можно верить, высказывал о старце мнение как о важном лице, принявшем на себя добровольно обет молчания и со смирением переносившем все наказания и лишения ссыльного. Он нисколько не скрывал бытовавшего в этом краю мнения, что это не кто иной, как император Александр I, но положительных доказательств тому никто привести не мог.

«Преосвященный Афанасий, епископ Иркутский, в бытность свою в селе Краснореченском, пожелал видеться со старцем и попросил у хозяина, Латышева, лошадь. Запрягли лошадь в маленькую одноколку и тотчас же послали за старцем. Когда старец подъехал к Латышевскому крыльцу, владыка вышел встречать его на крыльцо. Выйдя из одноколки, старец поклонился епископу в ноги, а тот старцу, они взяли друг у друга правую руку и поцеловались, как целуются между собой священники. Затем епископ, уступая дорогу старцу, спросил его идти впереди, но старец не соглашался; наконец, епископ, взяв старца за правую руку, ввел его в горницу и начали в горнице ходить, взявшись за руки, как два брата. Ходили они долго, много говорили даже не по-нашенски, не по-русски, и смеялись. Мы тогда стали дивиться, кто такой наш старец, что ходит так с епископом и говорит не по-нашенски».

Афанасий после этой первой встречи неоднократно приезжал к Федору Кузьмичу, останавливался в его келье и проживал у него иногда по нескольку дней.

«Старец называл себя бродягой и говорил, что свои картины купил у какого-то князя Волконского».

Картины, о которых говорится в этом сообщении, — две гравюры. Одна из них, изображающая икону Почаевской Божьей Матери, интересна тем, что на ней есть инициалы AI на престольных облачениях в тех изображениях чудес, которые совершались в храме. Гравюра напечатана в 1855 году с дозволения цензора, но где — неизвестно, так как левый нижний угол гравюры сгорел в 1887 году по неосторожности купца Хромова (о нем речь впереди), у которого гравюра хранилась после смерти старца. О каком князе Волконском идет речь — неизвестно; во всяком случае, не о генерал-адъютанте Волконском, так как в конце пятидесятых годов его уже не было в живых.

«Однажды на пасеке Латышева у него был граф Толстой, который приехал к нему утром, просидел до позднего вечера, но о чем говорили они между собой — неизвестно».

«Однажды старец Федор приходит к Парамонову (церковный староста в селе Краснореченском). У Парамонова в это время жил солдат Оленьев. Увидев из окна проходившего в дом Федора Кузьмича, он спросил у бывших в избе крестьян: «Кто это?» Затем, бросившись в избу вперед старца с криком «это царь наш, батюшка Александр Павлович!» — отдал ему честь по-военному. Тогда старец сказал ему: «Мне не следует воздавать воинские почести, я бродяга. Тебя за это возьмут в острог…»

Федор Степанович Голубев свидетельствует, что старец сказал ему: «Многие говорят про меня, что я из архиереев, напрасно они говорят это — я из людей гражданских». В это время в солдатской казарме играла музыка. Старец сказал: «Вот, любезный, нынче и музыка-то другого направления, а в старину была хуже». Видно было, что он хорошо понимал музыку…

За время пребывания у Латышева он мало кого принимал, мало кого посещал, стараясь искать уединения. Особым расположением его пользовались немногие, хотя был он ко всем внимателен, со всеми добр и ласков. Из крестьян он особенно любил бывшего своего хозяина в Зерцалах Ивана Иванова, казака Семена Николаевича Сидорова, крестьянина из села Коробейниково Ивана Яковлевича Коробейникова, жену его Феклу Степановну и особенно их маленькую дочь Феоктисту; затем Ивана Гавриловича Латышева, сына его Архипа, крестьянина деревни Мазули Ивана Федоровича Ерлыкова, дочь его Марью и маленького сына, которого, если верить рассказам, старец выучил грамоте за три месяца. Из высокопоставленных лиц лучшим другом его был преосвященный Афанасий Иркутский, неоднократно приезжавший к нему, и уже упоминавшийся отец Петр, его духовник.

Но самым любимым человеком была Александра Никифоровна, сирота, которой он заменил отца.

История этой девушки в высшей степени интересна.

Проведя свое детство около старца, она переняла от него то, что можно было бы назвать почти религиозной манией, и решила отправиться странствовать по русским монастырям. В 1849 году, снабженная старцем подробными сведениями о маршруте путешествия, о монастырях и лицах, которые могут оказать гостеприимство страннице, она пустилась в далекий путь — в Россию.

— Как бы мне увидеть царя… — говорила она старцу, расспрашивая его о разных высокопоставленных лицах.

— Погоди, — задумчиво отвечал старец, — может, и не одного царя на своем веку увидеть придется. Бог даст, и разговаривать с ними будешь.