Пер Сюндман - Полет инженера Андре

Я окликнул их. Они меня не услышали, хотя я до сих пор различал голоса людей на Датском, слышал даже работу весел на двух лодках, которые были спущены на воду и полным ходом шли по проливу вдогонку за нами.

Возможность воздушных ям, в которые мог провалиться шар, предусматривалась и не раз обсуждалась нами, но мы никак не ждали, что гондолу прижмет к воде.

Убрав паруса, я спустился на палубу.

"Орел" снова шел вверх с нарастающей быстро той.

- Что случилось? - спросил я.

- Мы потеряли две трети гайдропов, - ответил Андре - Муфты раскрутились, все три.

Под нами был Голландский мыс с могилами зверобоев.

Теперь "Орел" представлял собой свободно парящий, неуправляемый аэростат.

Мы прошли над Голландским мысом. Мы летели со скоростью ветра. Флаги поникли. Царила полная тишина, подчеркнутая криками птиц и далеким рокотом волн, разбивающихся о береговые скалы.

- Десять минут, как мы стартовали, - сказал Стриндберг. Мне эти десять минут показались часами.

- Сколько балласта вы сбросили? - спросил я.

Андре пересчитал глазами обрезанные концы.

- Двести с лишним, - ответил Стриндберг.

Вместе с потерянными частями гайдропов это составляло около восьмисот килограммов балласта.

Непосвященному трудно понять, что означало для нас потерять восемьсот килограммов балласта. "Орел" поднялся до шестисот метров.

Вместе с ветром мы прошли над проливом Шмееренберг и приблизились к острову с поэтичным именем Фогельсанг.

- Можно открыть выпускные клапаны, потом дернуть разрывной и сесть на Фогельсанге, - сказал я Андре. - Нас еще видно с Датского.

- Зачем? - спросил он.

- Ты отлично знаешь, зачем. "Орел" превратился в свободно парящий аэростат. Им больше нельзя управлять.

- Ты правда считаешь, что мы должны совершить вынужденную посадку на Фогельсанге?

- Нет, - ответил я.

- А ты? - Андре обратился к Стриндбергу.

- Я хотел сбросить банку с письмом моей невесте, когда мы проходили над Голландским мысом, - сказал Стриндберг - Мы так условились с Машуроном. Но я забыл. Вся эта суматоха. Сброшу банку над Фогельсангом.

- Значит, мы согласны, - заключил Андре.

- Все трое, - добавил я.

Через восемнадцать минут мы прошли над Фогельсангом на высоте шестисот с лишним метров.

Последнее письмо Стриндберга было сброшено из гондолы в маленькой алюминиевой банке, ее падение тормозила десятиметровая шелковая лента в желто-голубую полоску.

В бинокль я видел в проливе Шмееренберг, около самого Голландского мыса, паровой катер "Свенсксюнда". Он полным ходом следовал за нами.

- Не догонит, - сказал Стриндберг - Мы делаем больше двадцати узлов.

- Они повернут обратно, как только убедятся, что мы не собираемся садиться на Фогельсанге, - заключил Андре.

Нами овладело странное веселье.

Солнце припекало, хотя градусник показывал всего плюс 1°С.

Мы смеялись над потешным катерком, который тщился догнать аэростат.

Смеялись над любопытными птицами, которые окружили шар, одни парили недвижно, другие неуклюже, тяжело взмахивали крыльями.

К югу и к востоку от нас простирался Шпицберген - острова, фиорды, проливы, ледники и острые пики. Косматые, рваные тучи отбрасывали темные тени на глетчеры.

Мы не ощущали ни малейшего дуновения.

Далеко внизу быстро скользили назад, скользили на юг море, острова, проливы.

У нас царил полный покой, мы вознеслись надо всем, и только земной шар вращался под нами.

Далеко на севере показались первые льдины.

- С такой скоростью мы можем достичь Северного полюса куда быстрее, чем предполагалось, - сказал Андре.

Оставшиеся концы гайдропов были неравной длины: один - сто пять метров, другой - сто, третий - девяносто пять.

Чтобы снова сделать шар управляемым, надо было нарастить хотя бы один из них.

Мы подняли один из восьми балластных тросов - они были по семидесяти метров - и принялись сращивать его с самым длинным гайдропом.

Прямо по курсу выплыло облако, на глазах становясь все больше и плотнее. Солнце скрылось. Со всех сторон струился ослепительно яркий белый свет. Видимость равнялась нулю. На смену теплу пришла холодная, подвальная сырость.

Минут через пять гондола сильно дернулась. Три гайдропа натянулись, внизу громко забурлила вода.

В белой мгле под нами различалась темная поверхность моря. Барограф показывал, что охлаждение шара и водорода в несколько минут уменьшило подъемную силу аэростата настолько, что с высоты примерно шестисот метров мы опустились до восьмидесяти пяти.

Тормозящее действие гайдропов сразу дало себя знать. Затишье кончилось, мы ощутили обгоняющий ветер, флаги нехотя расправились, шар медленно повернулся вокруг вертикальной оси.

По команде Андре мы снова подняли грот; парус наполнился ветром и повлек нас вперед. В каком направлении, судить было трудно, ведь мы летели в сплошном белом месиве.

Андре считал, что ветер по-прежнему дует на северо-северо-восток. Мы передвинули гайдропы так, что рея паруса смотрела на северо-восток. Чтобы шар шел под углом к ветру, то есть более северным курсом.

- Навигаре нецессе эст1, - сказал я.

1 Navigare necesse est, vivere non est necesse - плыть, непременно плыть, хотя бы это стоило жизни (латин.).

Через четверть часа мы вышли из облака на солнцепек. Шар реагировал почти молниеносно. Водород расширился, подъемная сила возросла, гайдропы оторвались от воды и перестали тормозить, наша скорость сравнялась со скоростью ветра, и на борту снова воцарились штиль и полная тишина, парус и флаги повисли.

Мы быстро набрали пятисотметровую высоту. Я видел, ка.к море, облака и острова на юго-востоке стремительно проваливаются вниз. Мы стояли на месте. Земля уходила вниз и медленно поворачивалась на юг.

Я отыскал корзину с бутербродами и пивом, которую доктор Лембке положил в гондолу перед самым стартом.

Когда я выбросил за борт пустую бутылку, шар поднялся метров на десять.

Между мной и Стриндбергом возник небольшой спор.

- Первая бутылка пива выпита в пятнадцать двадцать один, - записал он в своем дневнике.

- В шестнадцать пятнадцать, - возразил я.

Хронометр Стриндберга показывал среднеевропейское время, а мои карманные часы - истинное время для меридиана нашей базы на Датском.

- Время, часы, минуты, секунды, - сказал я, - в мире, где в сутках нет ночей и лето представляет собой сплошной многомесячный день...

Но, делая записи в метеожурнале, я основывался на том же времени, что Стриндберг.

Надставив балластным тросом самый длинный гайдроп, мы спустили его за борт. Теперь его длина равнялась ста семидесяти метрам. Но нас отделяло от моря больше пятисот метров.

Мы быстро шли на северо-северо-восток. Все говорило за то, что мы скоро проникнем на север дальше, чем Нансен и Юхансен.