Сергей Дроков - Адмирал Колчак и суд истории

Под стук колес 8 апреля Константин Андреевич предъявил А.А. Червен-Водали дополнительные обвинения. Недвусмысленная фраза в преамбуле постановления «помимо некоторых обвинений, менее важного, частного характера, которые могут быть формулированы особо при дальнейшем расследовании дела» указывает на желание товарища председателя Губчека подчеркнуть завершенность своей работы.

Обвинения же «общего характера» заключались в следующем: «1) в том, что, прибыв в 1919 г. на территорию Сибири с юга европейской России в качестве делегата Национального центра и добровольческой армии Деникина, он стремился установить связь между контрреволюционными силами юга России и Сибири,

2) в том, что, наблюдая разложение власти колчаковского правительства в Сибири и предвидя ее близкое падение, тем не менее, вступил в правительство Колчака, поставив себе задачей, путем смягчения режима реакционной военной диктатуры в Сибири и путем передачи и сосредоточения власти в руках Деникина, сохранить власть в Сибири за контрреволюционной буржуазией,

3) что в этих целях, будучи уже зампредсовмина, старался заручиться для обновленного правительства Колчака поддержкой, с одной стороны, чеховойск и так называемых «союзников», а с другой стороны, земских и городских самоуправлений, не нашедши сочувствия своим намерениям ни там ни здесь, передав лицам восстания, организованного в декабре 1919 г. в иркутском районе Политическим центром, в интересах спасения падавшей власти обновленного колчаковского правительства, отдал себя и Совмин в полное распоряжение руководителей военных банд с атаманом Семеновым и его сподвижников Скипетровым, Сипайло, Сычевым и др. во главе,

4) что, опираясь на эти банды и их руководителей, вел вооруженную борьбу с повстанцами, причем особыми воззваниями к населению грозил «решительным подавлением» всяких попыток сопротивления «законной власти» при помощи шедших с востока семеновских банд и японцев,

5) что во время этой защиты предоставил военным бандам возможность расправы над 31-им заложником, увезенным к семеновцам и замученным ими на Байкале, оставив этих заложников в руках бывшей иркутской контрразведки, несмотря на то что знал требования Скипетрова о выдаче их ему и должен был предвидеть, какова будет их судьба, и, несмотря на то, что давал Политическому центру заверения в их неприкосновенности и безопасности,

6) что путем мирных переговоров с Политическим центром стремился оттянуть момент падения власти Совета министров и гарантировать восстановление его на востоке от Иркутска путем создания гарантии свободного выхода на восток и спасения виднейших военных и гражданских представителей падавшей власти, как центральной, так и местной – иркутской, в том числе самого Колчака, членов Совета министров, главарей военных банд и других преступных деятелей колчаковского режима, и фактически, путем затяжки переговоров, дал возможность некоторым видным и преступным деятелям центральной и местной гражданской и военной власти, бывшим в Иркутске, скрыться и совершить при бегстве ряд преступлений (убийство «31-го», попытка увоза золотого запаса из Ирк[утского] отделения государственного] банка, хищение денег)» [456]. 15 апреля 1920 г. подследственный А.А. Червен-Водали попытался опровергнуть предъявленные ему обвинения.

Если товарищ председателя Губчека письменно, под расписку каждого обвиняемого [457], предъявил окончательную формулировку обвинений, то это означало завершение предварительного следствия, когда добыты достаточные улики для предания обвиняемых суду. Четырехмесячное следствие «советского периода» предоставляет возможность отметить чрезвычайно важную особенность последовавшего судебного процесса на Атамановском хуторе: и расследование, и допросы, и документы (как самостоятельный вид доказательств) преследовали рассмотрение состава преступлений, направленных, прежде всего, против «населения Сибири», но только не советской власти. Чем было начато расследование под руководством меньшевика-интернационалиста Попова при Политическом центре, тем оно и закончилось при иркутских большевиках.

Особенно наглядно эта черта проявится на заседаниях трибунала, когда подсудимые зачастую не понимали, о чем идет речь. Это усугублялось массированным использованием государственным обвинителем Гойхбаргом материалов «поповского» предварительного следствия, где, как выясняется, изначально «духом диктатуры пролетариата» даже не пахло [458]. Весь накопленный огромный арсенал доказательств – на 90 процентов результат работы Чрезвычайной следственной комиссии при Политическом центре, продолженной членами этой же комиссии и при советском режиме власти.

Повлиял ли состав комиссии на характер предварительного следствия при сборе информации? Конечно. Выработанные постановлением от 10 января вопросы для формального «опроса находящихся под стражей лиц, принадлежавших к […] центральным учреждениям» обусловили его направленность с первого до последнего дня. «Проект организации при Сибревкоме «Комиссии для расследования преступлений власти адмирала Колчака и зверств белогвардейщины» наметил издать к 1 мая 1920 г. сборник материалов предварительного следствия, в том числе на иностранных языках, для того чтобы «развеять с противников советской власти символ борцов за демократию» [459]. Многопудовый материал был собран, но не издан. Почему?

Ответ найдем у того же К.А. Попова в предисловии книги «Допрос Колчака», «затмившей» собою полугодовую историю судебного процесса на Атамановском хуторе. «Мне пришлось, – отводя от себя руководящее участие, писал он, – участвовать в допросах Колчака, производившихся Чрезвычайной следственной комиссией в Иркутске. Созданная эс-эро-меньшевистским «Политическим центром», комиссия эта затем, с переходом власти к Ревкому, была реорганизована в Губернскую чрезвычайную комиссию; состав же комиссии, допрашивавшей Колчака, оставался неизменным до самого последнего дня допроса. Ревком совершенно сознательно сохранил его, несмотря на то что в этом составе был меньшевиствовавший Денике и два правых эс-эра – Лукьянчиков и Алексеевский» [460].

Если бы местная советская власть и решилась на издание запланированного сборника, ей пришлось бы давать разъяснения – с чего это вдруг ее противники обрели «символ борцов за демократию», а не та ли демократия 22 января 1920 г. мирно передала Ревкому «всю полноту принадлежащей государственной власти на всей территории, освобожденной от власти реакции»?

Таким образом, деятельность Чрезвычайной следственной комиссии представляла собой «мину замедленного действия», способную подорвать сфальсифицированную историю установления советской власти в Иркутске – точке отсчета «триумфального шествия» таковой в целом по Сибири.