Наталия Перевезенцева - Прогулки по Петербургу с Виктором Бузиновым. 36 увлекательных путешествий по Северной столице

Добавим еще, что Александра Стенбок-Фермора может помянуть добрым словом и палеонтологическая наука: на его средства откапывали мамонта, найденного в вечной мерзлоте Большого Ляховского острова. Граф не только оплатил экспедиционные расходы, но и предоставил первый этаж своего Охотничьего замка для препарирования мамонта.

Дачная жизнь в Лахте и Ольгине мало отличалась от, скажем, териокской или вырицкой. Дачи бывали разные – и собственные, довольно затейливые, с эркерами, башенками, цветными стеклами, и обычные крестьянские дома, сдаваемые хозяевами на лето. Близость Лахты к Петербургу и удобство сообщения с ним способствовали строительству постоянных дач. Состоятельные люди могли себе позволить заказать проект известному архитектору. Причем внимание обращали не только на красивый фасад и рациональную планировку, но и на современные удобства – электрическое освещение, канализацию, отопление. До сих пор в Ольгине и Лахте сохранились дачи в стиле «модерн», по которым можно судить о том, насколько уникальна страница, вписанная петербургскими архитекторами конца XIX—начала XX века в пригородное дачное зодчество. [95]

Интересно то, что само понятие «дача» – чисто питерское, и появилось оно примерно в 1830-х годах. До этого существовали имения, куда выезжали на все лето с чадами и домочадцами, попугаями и болонками. Но родовое поместье находилось где-нибудь в Тверской или Самарской губернии, и не всегда служивый человек мог позволить себе отлучиться из столицы на три месяца. А покинуть душный пыльный город, ох, как хотелось!

В Лахте проводили лето чиновники, приезжающие на воскресенье к семье, актеры, продолжавшие играть до самого закрытия сезона, и вообще все, кто не хотел слишком уж отрываться от городской жизни на лето. И, как повелось с давних пор: «Едва только петербургские улицы очистятся от снега <���…>, со всех сторон Петербурга – несмотря ни на холод, ни на отсутствие правильного летнего сообщения с дачами – вереницы возов с мебелью и разной домашней рухлядью потянутся по направлению за город». [96]

А как шумно и весело проходили дачные празднества. Конечно, это ведь не чопорная гостиная, здесь нравы (да и одежда) легче, общество – смешаннее. Часто устраивались фейерверки – хотя забава эта была довольно пожароопасной, дачи ведь строились, в основном, деревянные. Случались пожары не только из-за фейерверков, но и из-за позабытого прислугой самовара. Поэтому в дачных поселках начали появляться добровольные пожарные дружины.

Итак, дачная жизнь била ключом. Устраивались танцевальные вечера, благотворительные балы. Можно было купаться, удить рыбу, плавать под парусом, играть в лаун-теннис… Пресловутая дачная свобода, столько раз описанная в романах, диктовала и более свободный образ жизни. Одежда становилась легче, этикет соблюдался не так строго, завязывались «сомнительные знакомства». Дачный флирт превращался почти в обязательную часть летнего отдыха. Появилась в сатирических куплетах и юмористических рассказах фигура «дачного мужа». Это обычно чиновник, отправивший жену с детьми на дачу, а сам тянущий служебную лямку в душном пыльном городе. Он приезжает в выходной день, обвешанный коробками и пакетами, получает выговор от жены за то, что купил не то и не там, и дремлет на террасе, прикрыв лицо газетой, пока не настанет время возвращаться в город. Супруга же в это время заводит легкий флирт с соседом-студентом, участвует в любительском спектакле или просто лежит в гамаке, читая что-нибудь душераздирающее, скажем, роман Андрея Ростовцева «Черные сны женщины».

Конечно, принято было иронизировать «над скукой загородных дач», как делали это Александр Блок или Иннокентий Анненский.

Впрочем, кто только не отдал дань «дачной теме». И Чехов, и Аверченко, и Саша Черный, не говоря уже о бесчисленных газетных фельетонистах. И все-таки переезда на дачу ждали, ему радовались, и, несмотря на мух, комаров и прочие прелести зябкого петербургского лета, умудрялись отдохнуть и вернуться в город, мечтая о следующем дачном сезоне…

«Не дай вам бог жить в эпоху перемен», – кажется, так говорят мудрые китайцы. Справедливость этого высказывания Россия ощущала неоднократно, но особенно явно – в 1917 году. Рушился привычный уклад, становились ненужными вековые жизненные ценности. «Чего нельзя отнять у большевиков – это их исключительной способности вытравлять быт и уничтожать отдельных людей», – записал в своем дневнике Александр Блок. [98]Правда наивный поэт еще сомневался: «Не знаю плохо это или не особенно». Кажется, история ответила на этот вопрос однозначно.

Лахту и Ольгино не обошла общая беда. Опустели дачи. Кто-то из лахтинцев уехал, кто-то затаился до лучших времен – не может же это сумасшествие продолжаться долго! А кто-то даже в новой фантастической обстановке продолжал работать, придумывать и воплощать в жизнь новые проекты и, несмотря на аресты и нелепые указы новой власти, делал свое дело. Это в полной мере относится к Павлу Владимировичу Виттенбургу – геологу, полярному исследователю, естествоиспытателю. Именно он вписал в историю Лахты новую страницу.

В Павле Виттенбурге причудливо перемешались немецкая, польская, шведская и английская кровь. Он родился во Владивостоке, окончил гимназию в Либаве, поступил в Рижский политехнический институт, но из-за студенческих забастовок вынужден был продолжить учебу в Германии в Тюбингенском университете. Здесь выбор курса лекций и практических занятий предоставлялся самим студентам. Павел остановился на общей и исторической геологии, химии и ботанике. Кроме того, он занимался в лаборатории и посещал лекции по физике и зоологии. Профессор К. Запер заведовал кафедрой географии и вел специальный курс географических наблюдений в полевых условиях. Как вспоминал позднее Виттенбург, именно этот профессор привил ему любовь к путешествиям и научным исследованиям.

К 1917 году Павел Виттенбург – ученый с мировым именем, проводивший исследования в заливе Петра Великого, Приамурье, на Северном Кавказе. Первое посещение Арктики в 1913 году, ее суровая красота произвели на молодого ученого сильное впечатление. Он понял, что мысли и сердце его теперь будут принадлежать бескрайним просторам Севера. До сих пор одна из возвышенностей Шпицбергена носит имя Виттенбурга. Профессор, человек старой закалки, энциклопедист – Павел Владимирович возглавил Лахтинскую экскурсионную станцию. [99]

Что это такое – экскурсионные станции? Продукт странного времени, которое экскурсоводы называют «золотым веком краеведения». Шла Гражданская война, исход которой был еще неясен. И в это время, в 1918 году, при Народном комиссариате просвещения (Наркомпрос) организуется специальное бюро школьных экскурсий. Инициатива исходила от наркома А. В. Луначарского, который пригласил к себе профессора И. И. Полянского и поручил ему возглавить специальную комиссию ученых, которая должна была подобрать в окрестностях Петрограда подходящие места для создания экскурсионных станций. К маю 1919 года работало уже шесть экскурсионных станций – Павловская, Детскосельская, Лахтинская, Сестрорецкая, Петергофская и при Каменно-островском сельскохозяйственном институте. Видные краеведы, ученые, экскурсионные деятели с энтузиазмом взялись за дело. Как писал Иван Михайлович Гревс, один из создателей русской экскурсионной школы: «Сделать экскурсию необходимым фактором в школьном курсе явилось задачей нового времени». У каждой станции была присущая ей специфика. Стрельнинская знакомила с результатами исследования морского дна и морской фауной, Детскосельская – с бытом ушедшей эпохи. Была еще Центральная станция в Аничковом дворце, где находился какое-то время и Музей города. Естественно, что она организовывала экскурсии по городскому центру. А Лахтинская экскурсионная станция разместилась на берегу Финского залива в бывшем замке Стенбок-Ферморов и открылась 19 мая 1919 года.