Наталия Перевезенцева - Прогулки по Петербургу с Виктором Бузиновым. 36 увлекательных путешествий по Северной столице

Как была организована работа лахтинской станции? Об этом писал в журнале «Экскурсионное дело» за 1922 год П. В. Виттенбург. «Прибывая на станцию к половине десятого утра, экскурсанты получали легкий завтрак, как и на других станциях, состоящий из чая или кофе с хлебом и сахаром или конфетами, затем отправлялись на экскурсию с очередным руководителем; возвращаясь с экскурсии около 3 часов, дети купались в море, занимались до обеда подвижными играми на свежем воздухе или гуляли в парке или на пляже. В четыре часа экскурсанты получали установленный обед, после которого совместно с руководителем подводили итоги проведенной экскурсии, разбирался собранный естественно-исторический материал и демонстрировался музей при станции, где по выставленным коллекциям учащихся знакомили с представителями местной фауны…». Музеем гордилась не только станция, но и местные жители, приносившие Виттенбургу разные редкости. Жемчужиной музейной коллекции было чучело белки-летяги, найденной в окрестностях станции. Этот вид в районе Невской губы ранее не встречался. Специально для музея написал несколько картин с видами Невской губы и Лахты академик живописи А. Н. Бенуа. Для поддержки станции организовывались благотворительные концерты, в который участвовали писатели Т. Л. Щепкина-Куперник и К. И. Чуковский. По воспоминаниям Евгении Павловны Виттенбург, [100]дочери Павла Владимировича, Корней Иванович Чуковский в 1924 году некоторое время жил на Лахтинской экскурсионной станции, чтобы поработать в спокойной обстановке. Привычка во всем видеть смешное и поязвить ему не изменила. Вот запись из его дневника:

«15 апреля 1924. Лахта. Экскурсионная станция. Надо мною полка, на ней банки: „Гадюка обыкновенная“, „acerta vivipara“ (ящерица живородящая) и пр. Я только что закончил целую кучу работ: 1) статью об Алексее Толстом, 2) перевод романа Честертона „Manalive“, 3) редактуру Джэка Лондона „Лунная долина“, 4) редактуру первой книжки № Современника и пр. Здесь мне было хорошо, уединенно. Учреждение патетически ненужное: мальчишки и девчонки, которые приезжают с экскурсиями, музеем не интересуются, но дуются ночью в карты; солдаты похищают банки с лягушками и пьют налитый в банки спирт с формалином. Есть ученая женщина Таисия Львовна, которая три раза в день делает наблюдения над высотой снега, направлением и силою ветра, количеством атмосферных осадков. Делает она это добросовестно, в трех местах у нее снегомеры, к двум из них она идет на лыжах и даже ложится на снег животом, чтобы точнее рассмотреть цифру. И вот, когда мы заговорили о будущей погоде, кто-то сказал: будет завтра дождь. Я, веря в науку, спрашиваю: „Откуда вы знаете?“ – „Таисия Львовна видела во сне покойника. Покойника видеть – к дождю!“ „Зачем же тогда ложиться на снег животом?“»

Ну, насчет «ненужности» станции Корней Иванович явно прибавил «для красного словца». За все время существования станции ее посетило более ста тысяч человек. Для многих мальчишек и девчонок лахтинская экскурсия была первой встречей с наукой, осознанием того, что природой можно не только бездумно пользоваться, но изучать ее и сохранять. Впоследствии некоторые из юных посетителей станции стали видными учеными.

Но, увы, после 1924 года экскурсионные станции стали ликвидировать.

От всех музеев потребовали вести активную политико-воспитательную работу с трудящимися. В частности, Лахтинской станции было предписано изучать экономику края в связи с классовой структурой населения его, изучать формы классовой борьбы в городе и деревне, различные пережитки буржуазного прошлого, начиная с элемента религии, и формы борьбы с этими пережитками. В музее требовалось «отразить победоносное шествие пролетарской революции».

Какое-то время Павлу Владимировичу Виттенбургу удавалось убедить начальство в необходимости сохранения станции и музея, но в 1930 году он был арестован, а в 1932 году закрылась и станция. Ее богатейшие коллекции разошлись по многим организациям, часть экспонатов передали в Сельскохозяйственный музей в Пушкине, часть археологической коллекции – в отдел первобытного искусства Эрмитажа, многие экспонаты погибли на чердаках жителей Ольгина и Лахты, которые пытались их сохранить. Большую картину Альберта Бенуа разорвали при переезде. Социалистическая революция, о которой так долго говорили большевики, победила белку-летягу…

(Недавно прочла статью Дмитрия Быкова «Визг победителей». [101]И во многом согласна с автором, что: «Всякая революция есть в той или иной степени революция графоманов… среди арестованных – во всех сферах – преобладают профессионалы, опытные и качественные работники, тогда как среди следователей и доносчиков – полуграмотные, полуобразованные, многократно менявшие работу, не умеющие толком выдумать обвинение и пробавляющиеся всякого рода туннелями от Бомбея до Лондона».

Так что репрессии 1930, 1937, 1949 годов вполне можно назвать, в том числе и «очередной революцией непрофессионалов – реваншем ничтожеств, и это так бывает всегда».)

Лахта и Ольгино, как и вся страна пережили годы сталинских репрессий и войну, безумные хрущевские постановления в области сельского хозяйства и катавасию перестройки. Замок Стенбок-Ферморов по прежнему за забором, следы парка можно разглядеть с большим трудом. А город наступает, его передовые отряды в виде крепких краснокирпичных коттеджей уже расползаются по Лахте. Но, если поздней осенью выйти в Лахте на песчаный берег Маркизовой лужи и оглядеться, то в памяти всплывут слова другого маркиза… «Что касается меня, я нахожу ландшафты петербургских окрестностей более чем красивыми, – на них лежит отпечаток возвышенной печали, который по глубине впечатления стоит богатства и разнообразия самых прославленных пейзажей на земле» (Маркиз А. де Кюстин, записки вышли в свет в 1843 году, посетил Петербург в 1839 году).

Когда мы с Виктором Михайловичем записывали эти передачи, то до Петровского пруда не добрались, а вот берег залива, где лежат остатки Гром-камня, посетили. Неподалеку увидели кучу камней, бывшую когда-то часовней, крест и небольшой изрядно покореженный плакат, отмечавший памятное место. Все собираюсь съездить и посмотреть – изменилось ли что-нибудь к лучшему. Или к непростой истории Лахты пора добавить еще одну печальную страницу?..

Это одна из первых передач, записанных нами с Виктором Михайловичем. И одна из самых моих любимых. Потому что шел дождь, и его живая музыка служила великолепным фоном для грустного рассказа о судьбе Всеволода Гаршина…

Место, где мы с вами сейчас находимся, в 30-х годах XVIII века было отведено для поселения служащих Дворцового ведомства. По роду занятий мастеровых и служителей назывались улицы и переулки. Кузнечный – здесь жили кузнецы; Стремянная – служащие на конюшне; Свечной – мастера, льющие свечи; Хлебный (ныне – Дмитровский); Поварской… Рядом обитали ямщики, и это сохранено в названиях Ямская улица и Ямской рынок. А вот Владимирский проспект – в честь церкви во имя Владимирской иконы Божией Матери – хранит память о том, что многие поселенцы дворцовой и ямской слобод были из Владимирской губернии. Поэтому и построили здесь сначала небольшую деревянную церковь Владимирской иконы Божией Матери, а уже потом, на ее месте, большую каменную церковь. Кстати, до сих пор в точности неизвестно, кто ее строил. Согласитесь, что церковь – не из последних, Петербург – город молодой, записи велись с самого основания города. Казалось бы, имя архитектора должно быть известно – но нет. Назывались имена Растрелли, Кваренги, по последним данным – Пьетро Трезини, но в точности до сих пор не установлено: кто же строил это видное каменное здание? Известно только, что колокольню уже в XIX веке перестраивал архитектор Луиджи Руска. Некая таинственность, связанная с церковью, усугубляется еще и тем, что после того, как расположилась в ее здании фабрика «Ленмашучет», здесь стал появляться по ночам призрак старого священника, укоризненно качающий головой.