Наталия Перевезенцева - Прогулки по Петербургу с Виктором Бузиновым. 36 увлекательных путешествий по Северной столице

Дома построили с размахом. Имелись лифты, центральное отопление, горячее водоснабжение, гаражи, магазины, механическая прачечная. Полы – паркетные, потолки украшены лепниной. Внутри квартала разбит сад, детская площадка.

Дом 60 по улице Некрасова. Фасад со стороны Греческого проспекта

В этих чудесных домах поселяется, как я уже говорила, «верхушка среднего класса» и среди них – присяжный поверенный Густав Гейнеке, имеющий дочь Ираиду. Мы знаем ее под именем Ирины Одоевцевой. Она вошла в историю поэзии серебряного века, прожила долгую жизнь, но начиналась ее литературная судьба здесь, в 1918 году, в доме на Бассейной ул., 60. Молодая женщина поступила в Институт живого слова, начала писать стихи. В ее мемуарах [122]часто упоминается «серая громада дома на Бассейной» и Прудковский садик, где пели соловьи, а зимой собирались вороньи стаи. И в стихах Ирины тоже появляется «дом на Бассейной». Есть, например, у нее «Баллада об извозчике», которая начинается так:

Дом 60 по улице Некрасова. Декор. 2014 год

Вместе с Ириной Одоевцевой учился в Институте живого слова некий Тимофеев, который тоже жил на Бассейной ул., 60. И вот, провожая вечером Ирину, он рассказывал ей о своей будущей славе, в которой был непоколебимо уверен – даже стихи написал:

На «хартьи» мы вряд ли найдем имя поэта Тимофеева, но Ирина Одоевцева уверяет, что знаменитые «Бублички» написаны им:

Живя на Бассейной, Ирина Одоевцева продолжала писать стихи, получила прозвище «маленькая поэтесса с огромным бантом» и познакомилась с Николаем Гумилевым, став одной из последних его учениц. И увлечений тоже, потому что женщина она была красивая. Гумилев жил неподалеку, на Преображенской ул., 5. Они часто встречались, заходили друг к другу. После смерти Гумилева Ирина Одоевцева вышла замуж за поэта Георгия Иванова, уехала с ним из России, долгое время жила во Франции. Уезжала она отсюда, из серого дома на Бассейной, и, может быть, именно о нем говорится в ее стихах:

После революции квартиры в домах на Бассейной пошли на уплотнение, превратились в обычные коммуналки. Тут уж не до «центрального пылесоса» или механической прачечной. И сейчас, если посмотреть внимательно – в каких-то корпусах ремонт, еврорамы – значит, покупают квартиры, а часть домов требует срочного капремонта.

И что будет с домами на Бассейной – Бог весть!

Пока что видимых изменений нет. Что-то ремонтируется, что-то разрушается. Состояние равновесия.

Звонкие строчки Бориса Корнилова: «По улице Перовской иду я с папироской…» – сразу вспомнились, когда возникла тема этой передачи. Тема достаточно солидная: «Шведы в Петербурге», и, конечно, не связанная с народоволкой Софьей Перовской. Просто речь пойдет о Малой Конюшенной улице, которой возвратили историческое название незадолго до нашей с Виктором Михайловичем передачи. Так что – с папироской или нет, но мы пройдем уже по Малой Конюшенной.

Название свое Малая Конюшенная, также как и ее соседка – Большая Конюшенная, получила от расположенного неподалеку на Конюшенной площади Конюшенного двора, построенного в 20-х годах XVIII века архитектором Н. Ф. Гербелем и перестроенного через сто лет архитектором Василием Стасовым. Улица долгое время носила имя Софьи Перовской (с октября 1918 по октябрь 1991 года). А теперь она снова называется Малой Конюшенной. И напрямую связана с историей шведской общины в Петербурге.

Хотелось бы начать со слов шведского историка XIX века Эрика Густава Гейера. Он считал, что, произнося «Россия» и «Швеция», чувствуешь, как эти слова сопротивляются союзу «и» – так мало общего можно найти между нашими странами. Разве только, по выражению того же Гейера: «Туман многолетней вражды». [123]

Действительно, с детства известная нам история борьбы России за выход к Балтийскому морю, воспринималась в Швеции совсем по-другому. Ведь именно благодаря России Швеция потеряла свой статус «великой державы». В конечном счете, это пошло ей на пользу – вот уже почти 300 лет Швеция не воюет, но расставаться с почетным ярлыком всегда болезненно. Это отразилось и на шведском менталитете. Есть такое понятие «русский страх». Россия – это опасный сосед, которому нельзя доверять, от которого лучше держаться подальше.

Вот как описывает основание Петербурга в своей поэме «Аксель» шведский поэт Э. Тегнер:

Вот так. Но, несмотря на все эти психологические препятствия, нет в России города столь тесно связанного со Швецией, как Санкт-Петербург.

Началось это с самого завоевания невских берегов и разрушения шведского города Ниеншанца, стоявшего при впадении реки Охты в Неву. Часть жителей города, наряду с финнами, карелами, русскими составляли шведы. Кто-то из них уехал в Швецию, а кто-то остался и стал петербургским жителем. Кроме того, в городе осела часть пленных шведов. Их использовали для строительства канала и доков на острове Котлин, коллегий на Троицкой площади, других зданий. Положение их было довольно своеобразным – наиболее квалифицированные из них находились «на пароле». Это означало, что они были практически свободными людьми и жили без всякого надзора. С них требовали только «парольное письмо» с обязательством не пытаться бежать. Письмо подписывало несколько вольных иностранцев, то есть пленного как бы брали на поруки. Иногда в присутствии пастора с него брали клятву. Например, с врача Ягана Штаркина была взята клятва: «Что он и русских людей лечить будет верно». [125]Парольные шведы выполняли самые ответственные работы, так некий Ларс Ларкин с товарищами возводил шпиль Петропавловского собора. А после заключения мира Петр I вообще обратился к шведам, призывая их оставаться в России, и гарантировал им свободное вероисповедание и равные права с русскими подданными.