Сергей Нечаев - Ришелье. Спаситель Франции или коварный интриган?

Герцог де Люинь постоянно нашёптывал молодому Людовику XIII не только о своём недовольстве Кончино Кончини, но и по поводу Марии Медичи, вызывая в нём ревность к её власти.

Арман-Жан дю Плесси-Ришелье был человеком умным, и он прекрасно понимал, что герцог де Люинь сейчас является фаворитом и вступать с ним в противоречие бессмысленно. Пока бессмысленно… А раз так, то он делал всё возможное, чтобы хоть как-то сгладить конфликты сына с матерью, а также Кончино Кончини — с герцогом де Люинем. Но при этом он уже ненавидел вероломного де Люиня за его интриги, в результате которых Людовик совершенно перестал доверять матери.

Итак, недовольство действиями новоявленного маршала д'Анкра росло, а он сам, понимая это, проявлял всё большую активность в стремлении раз и навсегда покончить со своими врагами. Короче говоря, при дворе все боялись и ненавидели друг друга. По словам Армана-Жана дю Плесси-Ришелье, «вельможи погрязли в распрях», а юный король был слаб и никак не хотел находить общий язык со своей матерью. Безусловно, долго так продолжаться не могло.

Людовика XIII фаворит матери просто бесил. Однажды, находясь, как всегда, вместе с герцогом де Люинем, король увидел через окно ненавистного итальянца и воскликнул:

— Как же я терпеть не могу этого жалкого авантюриста, явившегося во Францию и распоряжающегося здесь, как у себя дома!

Глаза де Люиня недобро заблестели при этих словах, и он «подлил масла в огонь»:

— Совершенно верно, сир, этот человек ведёт себя абсолютно недопустимо.

— А что я могу поделать, — всплеснул руками молодой король, — если всем тут заправляет моя мать и её итальянские приспешники?

— На всё можно найти управу, сир, — усмехнулся герцог де Люинь. — И, кстати, у меня есть на примете один надёжный человечек…

«Надёжным человечком» оказался Николя де Витри, маркиз де л’Опиталь, капитан королевских гвардейцев.

Надо сказать, что в те непростые времена высокопоставленные лица стремились окружать себя людьми такого склада, как этот де Витри. Дело в том, что многие тогда считались сильными и влиятельными, но мало кто из дворян мог претендовать на определение «надёжный». А вот де Витри мог. Он был из той нечасто встречающейся породы людей, что умеют повиноваться без лишних рассуждений, отличаясь сообразительностью и крепкой хваткой. По сути, капитану недоставало только случая, чтобы проявить себя, и вот такой случай ему представился.

Он это сразу понял, ибо от него требовалось схватить самого Кончино Кончини. При этом у нет возник лишь один вопрос:

— А если он начнёт сопротивляться?

На это герцог де Люинь жёстко ответил:

— Вы должны его убить.

Убийство Кончино Кончини. Художник М. Лелуар

Николя де Витри молча поклонился и щёлкнул каблуками. И это означало, что порученное будет выполнено, чего бы это ни стоило…

Арест был намечен на воскресенье, 23 апреля 1617 года. В тот день, даже не подозревая о нависшей над ним опасности, Кончино Кончини прибыл в Лувр, взяв с собой всего несколько человек свиты. Вдруг словно из-под земли перед ним вырос капитан де Витри и цепко ухватил его за правый локоть. Лицо его было напряжено, а суровый взгляд недвусмысленно выражал угрозу:

— Именем Его Королевского Величества вы арестованы! Кончини в изумлении отшатнулся, а его рука судорожно дёрнулась к ножнам. Однако де Витри и его люди оказались проворнее. Молниеносным движением капитан выхватил пистолет. Кончино Кончини попятился, оглядываясь назад и ища поддержки у своих спутников, однако те застыли в каком-то безмолвном зловещем отрешении. В ту же самую секунду три пистолетных выстрела слились в один оглушительный хлопок. Кончини бросило на землю. Его лоб и щека представляли собой сплошное кровавое месиво. На груди расплывалось большое бордовое пятно. Но людям де Витри этого показалось мачо: Кончини уже давно перестал дышать, а они всё продолжали и продолжали исступлённо пинать его ногами…

Спустя некоторое время господин д'Орнано доложил Людовику XIII о том, что проблема решена. Тогда король, выйдя на балкон, поприветствовал де Витри и его помощников и с нескрываемой радостью поблагодарил за оказанную услугу. После чего Его Величество осенил себя крестным знамением, воздел руки к небу и закричал:

— Наконец-то! Отныне я — настоящий король!

Николя де Витри и его люди учтиво поклонились и громко ответствовали:

— Да здравствует Его Величество, король Людовик XIII!

Узнав об ужасной гибели своего фаворита, Мария Медичи побелела как мел. Едва сдерживая предательскую дрожь в голосе, она спросила, кто совершил столь зверское убийство.

— Это был маркиз де л'Опиталь, и так было угодно Его Величеству.

Как это ни удивительно, но королева-мать вовсе не собиралась лить горьких слёз по любимому итальянцу. Куда сильнее в тот момент её заботила собственная безопасность. Когда же её спросили, каким образом стоит сообщить эту трагическую весть Леоноре Галигаи, она только поморщилась и передёрнула плечами:

— Как будто у меня своих проблем мало! И ни слова больше о Кончини и Галигаи. Видит Бог, я сто раз убеждала их вернуться домой, в Италию!

Причина подобной сухости крылась вовсе не в скверном характере, как может показаться на первый взгляд. Дело в том, что королевой-матерью двигал острый, всеобъемлющий страх, перед которым меркли и блекли любые, пусть даже самые тёплые чувства. Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, чем именно грозило для неё исчезновение Кончини с политической сцены. Мария Медичи знала: её правлению пришёл конец, власть ускользала от неё, как утекает сквозь пальцы песок, — стремительно и неумолимо. Кто-то скажет, что безвыходных ситуаций не бывает, смятение придаёт сил, а иной, может, вспомнит, что загнанная в угол крыса способна растерзать голодного кота, но на самом деле всё обстояло совершенно иначе. Ужас, невероятный, первобытный ужас, пронизывающий до мозга костей, охватил Марию Медичи. И в этом липком страхе, в этой кошмарной безысходности не осталось места ни для надежды, ни для любви… Полнейшее отчаяние убило в ней веру в счастливый исход событий. Позабыв о друзьях и близких, она лихорадочно пыталась придумать, как ей поступить. В конце концов она решилась обратиться к своему сыну. Однако тот остался глух к её просьбам и лишь передавал через своих камергеров один и тот же ответ: «Его Величество заняты». Словно больной в предсмертной агонии, что мечется в постели, не желая до конца признавать свой скорый конец, королева-мать плакала, умоляла, но всё тщетно.