Валерий Шубинский - Гапон

Он собирался проситься на другой приход, вопрос вроде бы решился, но тут Иларион неожиданно предложил Гапону поступить в Санкт-Петербургскую духовную академию. Казалось бы, именно этот путь был перед ним наглухо закрыт; но Иларион обещал помочь — и снова помог.

Епископ взялся за дело со всей решительностью.

Он предложил Гапону написать ходатайство о поступлении в академию, которое сопроводил собственным отзывом («<���…> Как о пастыре искренно-благоговейном, ревностном в проповеди слова Божия, назидательном и учительном на вне-богослужебных собеседованиях, собиравших множество слушателей…»). Ходатайство и отзыв, с приложением семинарских документов Гапона, были отправлены в Синод не обычным порядком, а через Победоносцева. Вероятно, обер-прокурору Синода (фактически — одному из трех-четырех главных лиц в империи) Иларион написал и частным образом.

Одновременно Гапон воспользовался помощью некой своей покровительницы — богатой полтавской дамы, владевшей домом в Петербурге, ни больше ни меньше, как на Адмиралтейской набережной (то есть между пролетами Адмиралтейства). Характерная в будущем черта Георгия Аполлоновича: не класть все яйца в одну корзину и по возможности пользоваться всеми предоставляющимися возможностями сразу. Дама хорошо знала Саблера — помощника Победоносцева, его правую руку. Владимир Карлович Саблер, православный сын офицера-лютеранина, был человек вполне светский, карьерист без особых идей. (Впоследствии, в 1911–1915 годах, он сам стал обер-прокурором Синода; считался протеже Распутина.)

Гапон отправился в Петербург, по пути ненадолго остановившись в Москве. Там его застало известие, что через два дня его прошение о допуске к академическим вступительным экзаменам будет рассматриваться Учебным комитетом при Синоде.

«Вид Петербурга очень поразил меня. Я ожидал увидеть большой мрачный город, окутанный дымом и туманом, населенный бледными, худыми, нервными, благодаря их нездоровой и неестественной жизни, людьми. Но стоял июль; день выдался светлый, солнечный; город показался мне в самом лучшем виде; всюду слышался веселый шум и кипела оживленная деятельность. Народ, который я встречал, вовсе не казался мне угнетенным, мрачным; напротив того, он был энергичнее, здоровее, чем обитатели моей мирной и поэтичной Полтавы. Зато дома показались мне однообразной архитектуры и походили на большие казармы».

Увы, петербургский ампир не вдохновил украинца, привыкшего к южным «домикам-пряникам». Узкие московские улочки понравились ему больше. Зато деятельный дух столицы сразу был им учуян. Здесь и ему предстояло развернуться.

Пока что Гапон остановился в особняке своей загадочной покровительницы, с царственным видом на Неву. Саблер принял его, был любезен, пригласил провинциала к завтраку, но дал тому понять, что про его «плохое поведение» в семинарские годы не вовсе забыто. Затем, уже по совету Саблера, Гапон пошел к протоиерею Петру Алексеевичу Смирнову, настоятелю Исаакиевского собора, председательствовавшему в Учебном комитете при Синоде. Тот — «толстый, чванливый» — оказался менее благожелателен; он дружил с Щегловым (уже к тому времени покойным) и знал злополучную семинарскую историю с его слов. Протоиерей кисло заметил: «Должен признаться, что мое сердце полно недоумения при мысли о вашем поступлении в академию…»

Несколько обескураженный, Гапон наконец решил посетить Победоносцева. Обер-прокурор жил в летнее время в Царском Селе. Гапон наудачу отправился туда. Победоносцев в Царском принимал неохотно, но Гапону несколько минут уделил: по протекции какого-то чиновника (прежде бывавшего в Полтаве и знавшего Илариона), с которым Гапон успел за полчаса познакомиться в поезде из Петербурга.

Эта историческая встреча описана Георгием Аполлоновичем красочно:

«— Что вам угодно? — внезапно раздался сзади меня голос.

Я оглянулся и увидел „великого инквизитора“, подкравшегося ко мне через потайную дверь, замаскированную занавескою. Он был среднего роста, тощий, слегка сгорбленный и одет в черный сюртук.

— Я пришел к вашему превосходительству просить разрешения держать конкурсный экзамен в академию, — сказал я.

Победоносцев пытливо посмотрел на меня:

— Кто ваш отец? Вы женаты? Есть у вас дети? — Вопросы сыпались на меня, причем голос его звучал резко и сухо.

Я ответил, что у меня двое детей.

— А, — воскликнул он, — мне это не нравится; какой из вас будет монах, когда у вас дети? Плохой монах, я ничего не могу для вас сделать, — сказал он и быстро отошел от меня. Его манера говорить, мысль, что все мои надежды рушатся, вызвали во мне негодование и протест.

— Но, ваше превосходительство, — крикнул я, — вы должны меня выслушать, это для меня вопрос жизни. Единственное, что мне теперь остается — это затеряться в науке, чтобы научиться помогать народу. Я не могу примириться с отказом.

Очевидно, в моем голосе было что-то, что остановило его. Он повернулся ко мне, с удивлением слушая меня, и, пристально глядя мне в глаза, вдруг сделался милостив ко мне.

— Да, епископ Иларион говорил мне о вас; хорошо, идите к отцу Смирнову на дом — он живет теперь в Царском Селе — и скажите ему от меня, что он должен прислать благоприятный доклад в Святейший Синод. — Затем он исчез».

Так все решилось. Гапону еще пришлось пережить несколько неприятных минут у председателя Синода, выжившего из ума митрополита Палладия, который с чего-то стал кричать на него и топать ногами, но распоряжение Победоносцева было сильнее иных мнений и настроений.

Интересно, что Гапон (или помогавший ему в работе над мемуарами журналист Соскис?) употребляет выражение «великий инквизитор». Автор «Братьев Карамазовых» как раз в период работы над этим романом был, как известно, в дружеских отношениях с Победоносцевым. Известно и то, что будущий обер-прокурор с настороженностью воспринял «Повесть о великом инквизиторе», увидев в ней нечто большее, чем антикатолический памфлет. Отождествление Победоносцева с инквизитором было в иных интеллигентских кругах общим местом.

Для самого «инквизитора» помощь молодому священнику, рекомендованному полтавским архиереем, была эпизодом ничтожным и, видимо, тут же забытым. Обер-прокурору было за семьдесят, голова у него была занята более важными делами, к тому же он торопился во дворец (на обед в честь болгарского царя). А получилось так, что человек, четверть века положивший на то, чтобы остановить, предотвратить, задержать революцию, сам способствовал переселению в столицу человека, которому суждено было нажать спусковой крючок…

Учебный комитет при Синоде рекомендовал допустить Гапона до экзаменов, Синод принял решение, экзамены были сданы успешно (хотя для этого пришлось заниматься по 18 часов в сутки). Полтавчанин занял шестнадцатое место среди шестидесяти семи экзаменующихся (результат не то чтобы «блестящий», как пишет он сам в мемуарах, но весьма достойный) и получил стипендию Марии и Василия Чубинских. Он стал одним из пятидесяти девяти академистов, одним из девяти частных стипендиатов и одним из одиннадцати пансионеров на своем курсе (а курса было четыре).