Ю Скуратов - Вариант дракона

Позже, много позже, когда на меня стали лить грязь, я чувствовал себя очень устойчиво, - ведь все это я уже пережил. Пережил наветы, когда о партии, о тех, кто находился у власти сочиняли разные небылицы, пережил унижения, пережил страхи за свою семью. Все это было, было, было! Чего только не говорили тогда, в августе и сентябре 1991 года! То, что группа руководящих коммунистов сбежала в Китай, что за рубеж ушли большие деньги так называемые деньги партии, и так далее. Какой только чуши не плавало тогда в воздухе, что только не плели.

Кстати, я смотрел дело о деньгах партии - закрытое, кстати, дело, его списали в архив за отсутствием состава преступления. Единственное, к чему можно было придраться, - к тому, что аппарат ЦК использовал для своих нужд не только партийные деньги, а и деньги государственные. Конечно, это неправильно, хотя ЦК выполнял и многие государственные функции, хищений же - в том смысле, что кто-то залез в партийную кассу и положил к себе в карман толстую пачку денег либо открыл счет на ошеломляющую сумму в заграничном банке, не было. Если честно, надо было возбуждать другие уголовные дела - в дни, когда в зданиях на Старой площади царила неразбериха, из кабинетов исчезло много ценной техники - компьютеры, факсы, телефонные аппараты, исчезли ковры и ковровые дорожки - это поработали мародеры. Вот кого надо было бы привлекать к суду, кого надо было обсуждать - так этих, нечистых на руку, прикрывшихся демократическими лозунгами.

К слову, много ходило тогда разговоров о "цэковских" привилегиях Борис Николаевич на этом построил едва ли не свою карьеру, и в ЦК деятельность свою начинал на волне "борьбы с привилегиями".

Ну что, например, имел я - заместитель заведующего отделом ЦК КПСС? Должность, замечу, была немалая. По негласной "табели о рангах" приравнивалась к должности союзного министра, а в чем-то была даже и выше. Персональной служебной машины у меня не было, была только машина по вызову - как правило, дежурная, - часто я ездил на метро. "Роскошная" дача, которую я имел, - это была обычная трехкомнатная квартира в восьмиквартирном доме, единственное что - в сельской местности, в Усово. Конечно, по тем временам это было немало, но по сравнению с тем, что имеют нынешние чиновники, - это мелочь. А Борис Николаевич, видимо, забыл о своей борьбе с привилегиями.

Зато очень много дала мне работа в ЦК по части контактов и знакомств. Владимир Андреевич Житенев, Виктор Васильевич Илюшин, Владимир Владимирович Андрианов, Станислав Владимирович Захаров - заведующий лекторской группой, Василий Иванович Тимошенко - его заместитель. В этой группе работали восемь человек, семь из них были докторами наук.

Анатолий Валентинович Петров, Игорь Борисович Нахутин, Борис Андреевич Столбов, Вячеслав Алексеевич Никонов - внук Молотова, Николай Иванович Шаклеин, Валентин Александрович Купцов, Егор Семенович Строев, Александр Сергеевич Дзасохов.

Их очень много, этих светлых людей. Всех не перечислить. Получится толстая "телефонная книга".

Но вернемся в 1991 год.

Несколько недель я находился в неком оцепенении. В ЦК была создана комиссия по трудоустройству сотрудников, возглавлял ее Петр Кириллович Лучинский - нынешний президент Молдовы, но я в комиссию эту не пошел, хотя она, говорят, очень многим помогла.

В то тяжелейшее время я отправился к двум руководителям, которых я хорошо знал, - к Кутафину Олегу Емельяновичу - ректору Московской юридической академии и Топорнину Борису Николаевичу - директору Института государства и права Академии наук СССР, - отправился с одним лишь вопросом: возьмут ли они меня на работу?

А в воздухе клубилась, буквально зримо ощутимая, некая опасность: будет ли охота на ведьм - прежних цековских работников - или не будет? Призывы к этому звучали очень громко. Особенно старалась покойная Галина Васильевна Старовойтова. Но надо отдать должное и Борису Николаевичу Ельцину, и - впоследствии - Виктору Степановичу Черномырдину: никакой охоты не было. Наверное, прежде всего потому, что сами они были партийными выходцами.

Деньги у меня еще оставались, правда, они кончались - еще мог прожить немного, а потом... потом, как говорится, не до супа с котом. Что скажут Кутафин с Топорниным? Вдруг откажут?

Первым я пришел к Кутафину.

- Олег Емельянович, возьмете меня на работу?

Тот - сразу же, не раздумывая ни секунды:

- Не вопрос! Для начала возьму профессором на кафедру, а там видно будет... Не вопрос!

Я поехал к академику Топорнину.

Топорнин тоже не стал раздумывать.

- У меня много недостатков, - сказал он, - но людей в трудную минуту я никогда не бросаю. Конечно, возьму. Главным научным сотрудником... Годится?

И я как-то сразу успокоился, тот холод, что сидел в душе, исчез. В конце концов, шут возьми, какой из меня партийный функционер? Я и проработал-то в ЦК всего ничего: с ноября 1989 года по август 1991-го неполных два года. Раньше в партии я никогда не работал, горбачевскому перестроечному призыву верил - мне искренне хотелось что-то сделать для людей, для страны, и в том, что произошло, никакой моей вины не было.

Работу я продолжал искать, но найти не успел: позвонил Вячеслав Александрович Михайлов, ныне бывший министр по делам национальностей в российском правительстве - в ЦК он заведовал отделом межнациональных отношений, умный человек, доктор наук, недаром он был востребован и прошлой властью, и властью нынешней, - и сказал:

- Есть такая новая организация - называется Конгресс российских деловых кругов, - которой требуются консультанты. Я иду консультантом по межнациональным вопросам, а вам предлагаю быть консультантом по правовым.

И мы, не сдавая в отдел кадров своих трудовых книжек, устроились по контракту работать в эту организацию. Оклад был приличный - около трех тысяч рублей. Это были очень неплохие по той поре деньги. Но проработали мы с Вячеславом Александровичем недолго - начались трудности с финансами, и нас сократили.

Предстояло вновь решать вопрос: куда пойти, как, каким способом зарабатывать деньги, чем кормить семью?

Те, кто когда-то стоял перед подобным барьером - будто на дуэли со своим будущим, - хорошо знают, как чувствует себя в таких ситуациях человек.

Москва была серой, какой-то промозглой, люди разбились на два лагеря: одни ликовали, пребывали в состоянии некоего сладкого опьянения, другие, наоборот, были мрачные, ходили, опустив головы, словно бы проиграли какую-то крупную игру и теперь в отчаянии готовы были схватиться за другие.

В воздухе пахло порохом, гражданской войной, схватками не на жизнь, а на смерть, этот запах особенно чувствовался, когда собирались митинги. В обществе появились не только красные, но и белые, и зеленые, и голубые какие угодно, словом. И у каждого цвета была своя правда, каждый цвет хотел вести за собой народ.