Шейла Фицпатрик - Срывайте маски!: Идентичность и самозванство в России

Стахановки — работницы и крестьянки, которых награждали за выдающиеся производственные результаты, — иногда писали свои биографии, как, например, Паша Ангелина, но чаще кратко рассказывали о своей жизни на митингах, посвященных стахановским достижениям. Это был один из характерных типов советской «истории успеха». Другой — история женщины скромного происхождения, добившейся видного положения после (и благодаря) революции. Оба напоминают жанр, известный в Латинской Америке под названием «testimonios» («свидетельства»): там мужчина или женщина из рядов революционно-освободительных движений свидетельствует о своем участии в борьбе, изображая себя не столько как отдельную личность, сколько как представителя коллективного опыта {200} 200 О testimonios см.: Sommer D. «Not Just a Personal Story»: Women's Testimonios and the Plural Self // Life/Lines. .

В 1960-1970-е гг. в СССР наблюдался наплыв публикаций рассказов участников коллективизации и индустриализации 1930-х гг., нередко посвященных какому-то конкретному региону {201} 201 См., напр.: Участницы великого созидания. М., 1962. . «Участники» в данном контексте означало активистов, чаще всего коммунистов и комсомольцев, и повествование они вели в хвалебном тоне. Участникам-жертвам — например, крестьянам, подвергшимся раскулачиванию, — в советские времена слова не давали; даже в тех редких случаях, когда их рассказы записывались, о публикации не могло быть и речи {202} 202 В качестве примера таких крестьянских биографий, записанных ленинградским музыковедом-фольклористом в 1970-1980-е гг. и опубликованных только в 1990-х гг., см. рассказы Ненилы Базелевой, Ефросиньи Кисловой и др. в сб.: In the Shadow of Revolution. P. 241-242, 322-323. . Лишь в постсоветские 1990-е гг. начался расцвет устной истории, зачастую сфокусированной именно на жертвах. В Москве для сбора такого рода документов был создан Народный архив, сходные инициативы по сбору личных документов и свидетельств стали возникать по всей России {203} 203 Подборку женских автобиографий из Народного архива см.: Женская судьба в России. Были осуществлены различные проекты по устной истории с публикацией результатов, см., в частности: A Revolution on Their Own: Voices of Women in Soviet History / eds. B. A. Engel, A. Posadskaya-Vanderbek. Boulder, 1998; Memories of Revolution: Russian Women Remember / ed. A. Horsbrugh- Porter. London, 1993 (здесь содержатся устные истории женщин, долгое время проживших в эмиграции в Англии); На корме времени: Интервью с ленинградцами 1930-х гг. / под ред. М. Витухновской. СПб., 2000 (13 из 15 интервьюируемых — женщины). Интервью с женщинами-крестьянками составили базу данных для кн.: Ransel D. L. Village Mothers: Three Generations of Change in Russia and Tataria. Indiana, 2000; Голоса крестьян. Сельская Россия XX века в крестьянских мемуарах / под ред. Е.М.Ковалева. М., 1996. .

В годы советской власти у граждан вошло в привычку писать в газеты и политическим лидерам просьбы и жалобы, как правило, включая в такие письма краткую автобиографическую справку [112] О жанре писем во власть см. гл. 9. . Письма эти публиковались очень редко, но архивы советских учреждений и газет битком набиты ими. Открытые в последнее время советские архивы содержат другой небезынтересный автобиографический материал — автобиографии, хранившиеся в личных делах всех советских граждан вместе с анкетами {204} 204 Об автобиографиях коммунистов в личных делах см.: Halfin I. Terror in My Soul: Communist Autobiographies on Trial. Cambridge, Mass., 2003. . Еще один жанр, обнаруженный в архивах — и особенно интересный в силу своей характерности для политических систем советского типа, — публичное изложение автобиографии с ответами на вопросы, например во время партийной чистки, когда достоверность рассказа могла быть оспорена {205} 205 См.: Halfin I. Terror in My Soul. См. также гл. 5 этой книги. .

Революции 1917 г. занимают центральное место во многих автобиографиях. Февральскую революцию мемуаристки из всех слоев общества вспоминают как радостное, беззаботное, бескровное время. Женщина, принадлежавшая к высшему классу, рассказывает о восторгах, которые вызвал казачий отряд, проскакавший сквозь толпу демонстрантов, вместо того чтобы разогнать ее: «Народ ошалел. Одни плакали, другие целовались с соседями… Революция! Что бы это могло быть еще! Революция! И она победит! Даже казаки с народом!» {206} 206 Олицкая Е. Мои воспоминания. Франкфурт-на-Майне, 1971. С. 70. Ей вторит работница: «Прибежали к нам мамаи [прозвище рабочих ситценабивной фабрики], шумят: “Останавливай фабрику”. Мы думаем: “Забастовка”. Выходим на улицу тут шумят: “Переворот”, дух поднялся у всех. На другой день нам говорят: “Царя поймали, царя поймали”, и мы пошли смотреть. Видим, двое мальчишек городового ведут, и он не бежит, пошел с ними в участок. Мы пошли по Москве с песнями. В ту пору очень было хорошо» {207} 207 Рассказ Прасковьи Комаровой: Работница на социалистической стройке. С. 140. . Советские мемуаристки поневоле выдвигают на первый план Октябрьскую революцию, но тон их становится менее восторженным. Одна большевичка признается: «Той беспечной веселости, какая была у нас после победы Февральской революции, теперь уже не было. Тогда мы ни о чем не думали: свершилась революция, все хорошо. Мы ни за что не отвечали. Теперь мы взяли власть, и мы были в ответе за все» {208} 208 Литвейко А. В семнадцатом // Юность. 1957. №3. С. 16. . Работнице Прасковье Комаровой в октябре, по ее словам, «было очень страшно»: «Вскоре я уехала в деревню к мужу: страшно мне было после стрельбы» {209} 209 Работница на социалистической стройке. С. 141. . Мемуаристки-эмигрантки обычно не придают Октябрю статус великого события: они вспоминают наступление хаоса и зверства, вылившихся в Гражданскую войну, которая окончательно разрушила знакомый им мир.

Гражданская война почти для всех стала временем перелома, а для многих — временем беспорядочных скитаний и бегства. В одних воспоминаниях описывается бегство на юг или на восток и борьба за существование в районах, попеременно переходивших то в руки красных, то в руки белых {210} 210 См., напр., воспоминания Жемчужной и Олицкой: In the Shadow of Revolution. . Другие мемуаристки бежали к красным и отразили пережитое в героическом стиле рассказов участников Гражданской войны в СССР {211} 211 См., напр.: Andzhievskaia A. A Mother's Story // In the Shadow of Revolution; Patrikeeva Z. Cavalry Boy // Ibid. См. также: Женщина в гражданской войне: Эпизоды борьбы на Северном Кавказе и Украине в 1917-1920 гг. М., 1938 (отсюда взяты два упомянутых выше рассказа); Женщины Урала в революции и труде. Свердловск, 1963. . Солдатские вдовы рассказывают о своих невзгодах, как, например, М. И. Незгорова, которая, повествуя о тяготах Гражданской войны, между прочим лаконично сообщает: «Потом детей взяли у меня в воспитательный дом. Но, когда муж вернулся из Красной Армии, мы их забрали обратно» {212} 212 Vlasovskaia А. V. et al. Speeches by Stakhanovites' Wives // In the Shadow of Revolution. P. 365. . Некоторые мемуаристки потеряли родных и кров и влачили существование бездомных сирот, пока их не приютили добрые люди {213} 213 Староселец Н. Н. Моя жизнь // Жена инженера (К Всесоюзному совещанию жен ИТР тяжелой промышленности) / под ред. 3. М. Рогачевской. М.; Л., 1936. С. 28. . Молодые еврейские женщины перебирались из местечек в Москву, к новой жизни {214} 214 См., напр.: Treivas F. We Were Fighting for an Idea! P. 324; Shikheeva-Gaister I. A Family Chronicle // In the Shadow of Revolution. P. 376-378. См. также историю Ульяновой выше, в гл. 5. .