Рафаэль Гругман - Советский квадрат: Сталин–Хрущев–Берия–Горбачев

В четвёртой версии после инсульта, внезапно случившегося, Берия добил Сталина, введя яд.

Во всех вышеприведенных версиях был личный контакт Сталина с заговорщиками или у него на даче, или на заседании Политбюро (Президиума ЦК КПСС). Они активнопротиводействовали его планам, что привело к коллапсу в присутствиизаговорщиков. По первым двум версиям, Берия был единственным сторонником Сталина, в четвёртой и шестой – он главный бунтовщик.

Третья версия, принадлежащая Гарриману, ссылающемуся на Хрущёва, и пятая, основанная на мемуарах Хрущёва, не столь «революционны». Обе свидетельствуют, что вечер прошёл в дружеском застолье и Сталин был в хорошем настроении. Инсульт случился неожиданно, после того как гости разъехались по домам. Нет ни нервного обсуждения, спровоцировавшего инсульт, ни заговора, приведшего к гибели. Естественная смерть.

По Глебову, заседание Политбюро состоялось по поручению Сталина, но в его отсутствие. Сталин был уверен в безропотной исполнительности своего окружения и доверил ему запустить маховик репрессий. Он не ожидал, что кто-либо посмеет ему перечить. В одиночку все они были трусами, в его отсутствие они осмелели. По Глебову, сговор был,но не с целью физического устранения. Сталину лишь доложили о несогласии с его мнением. Инсульт произошёл в отсутствиизаговорщиков.

По Глебову, во время застолья, 28 февраля, выпив для храбрости, четвёрка сообщила Сталину, что поставленное на голосование решение о депортации евреев в Сибирь не набрало достаточного количества голосов. Сталин вспылил, наорал: «Я вас всех в бараний рог скручу!», – и всех выгнал. Оставшись один, он продолжал себя накручивать. Хотя, может, и испугался – такое, по воспоминаниям Жукова, было с ним в первые дни войны. Когда в июне 1941 года он скрылся у себя на даче и растерянные члены Политбюро приехали к нему просить возглавить Комитет Обороны, он побледнел, решив, что они намереваются его арестовать.

Нам неведомо, о чём думал Сталин ранним утром 1 марта 1953 года. Он покинул гостей в полном здравии, взбешённый и гневный, – версия Глебова; «в очень хорошем расположении духа» – версия Хрущёва, подтверждаемая охраной. Возможно, если бы не правило: никто без вызова не смеет зайти в его комнаты, – медицинская помощь пришла бы вовремя. В критический момент он остался один. Время, отведённое для спасения, было упущено. Но так ли это? Говорить это о человеке, пережившем два микроинсульта и получившем третий, весьма проблематично.

Советский Союз рухнул, раздавленный Горбачёвской гласностью. Опубликованы книги, ранее недоступные, приоткрылись архивы, предоставив «избранным» авторам преимущественное право распоряжаться дозированной информацией. Ограничения породили поток спекуляций. Появилось несколько новых версий. Они собраны в главе «Ложь и вымысел о смерти Сталина».

Отдельного внимания заслуживает версия генерал-полковника Волкогонова, возглавившего «Комиссию Верховного совета РФ по передаче архивов КПСС и КГБ СССР в государственные архивы РФ». Он быстро осознал, как в коммерческих целях можно воспользоваться своим положением, ограничил круг лиц, допущенных к изучению архивов, и в вольной трактовке интерпретировал обнаруженные документы. На это указывает работавший с ним в одной комиссии доктор исторических наук Илизаров [128]. В девяностые годы Волкогонов стал официальным биографом Сталина.

Версия Волкогонова – художественная комбинация того, о чём рассказали Хрущёв и Глебов. Заговора не было. Но вместо Хрущёвского – «хорошо посидели и разошлись» и глебовского – «мирно выразили своё несогласие», в волкогоновском изложении – Сталин, недовольный своими соратниками, сам накрутил себя.

Описание последнего февральского дня 1953 года с придуманными автором диалогами напоминает отрывок из детективного романа, хотя должность автора, его чин и звание должны говорить о монументальности исследования.

«Встав позже обычного, Сталин почувствовал, что незаметно вошёл в норму, настроение поднялось».

Откуда Волкогонов знает, с каким настроением Сталин проснулся? Кто сообщил ему, что незаметно у него поднялось настроение? Дальше начинается художественное повествование: он «почитал сводки из Кореи, протоколы допросов „врачей-отравителей", братьев Коган, Вовси, Гринштейна и Этингера.

В таком случае говорят: «Врёт и не заикается». Почему в приподнятом настроении Сталин должен читать сводки из Кореи и протоколы допросов, в том числе двухлетней давности? «Литературные рабы» Волкогонова забыли, что профессор Этингер, обвинявшийся во вредительском лечении секретаря ЦК Щербакова, умер в тюрьме 2 марта 1951 года.

«Немного погулял. Поздно вечером, как он и распорядился, на дачу приехали Маленков, Берия, Хрущёв и Булганин. Ужинали…

Сидели до четырёх утра 1 марта. К концу ночной беседы Сталин был раздражён, не скрывал своего недовольства Молотовым, Маленковым, Берией, досталось и Хрущёву. Только в адрес Булганина он не проронил ни слова. Все ждали, когда „Хозяин" поднимется, чтобы они могли уехать. А Сталин долго говорил, что, похоже, в руководстве кое-кто считает, что можно жить старыми заслугами. Ошибаются. Сталинские слова звучали зловеще. Его собеседники не могли не знать, что за этим раздражением „вождя" скрывается какой-нибудь новый замысел. Может быть, и такой: убрать всех старых членов Политбюро, чтобы свалить на них все свои бесчисленные прегрешения. Сталин понимал, что судьба не даст ему много времени. Но даже он не мог знать, что эта гневная тирада была последней в его жизни. Песочные часы были уже пусты. Из сосуда вытекали последние песчинки… Оборвав свою мысль на полуслове, Сталин сухо кивнул всем и ушёл к себе. Все молча вышли и быстро разъехались» [129].

На работу историка описание не похоже. Любители художественного изложения от чтения придуманных диалогов (из приведённого отрывка они исключены), несомненно, получили удовлетворение. Но откуда такие подробности – «Сталин был раздражён», «слова звучали зловеще», «гневная тирада», «сухо кивнул всем»? В мемуарах Хрущёва об этом ни слова. Остаётся порадоваться за Волкогонова, который, как человек-невидимка, сидел под столом и всё тщательно конспектировал.

Хрущёв пишет, что «Сталин был навеселе, в очень хорошем расположении духа. Ничто не свидетельствовало, что может случиться какая-то неожиданность. Когда выходили в вестибюль, Сталин, как обычно, пошёл проводить нас. Он много шутил, замахнулся, вроде бы пальцем, и ткнул меня в живот, назвав Микитой. Когда он бывал в хорошем расположении духа, то всегда называл меня по-украински Микитой. Мы уехали в хорошем настроении, потому что ничего плохого за обедом не случилось».