Семен Экштут - Россия перед голгофой. Эпоха Великих реформ.

«Ужин кончился таким канканчиком, что у меня до сих пор болят ноги…»

«Мы заставили каждого из мужчин рассказать про свою первую любовь. Сколько было смеху! Все, лет по шестнадцати, потеряли свою невинность. <���…> Три наши замужние жены рассказывали также истории из своего девичества. Я вышла замуж совсем дурой, а все они ой-ой!»

«Ужин перешел в настоящую оргию. И я всех превзошла! Во мне не осталось ни капли стыдливости. Я была как какая-нибудь бесноватая. Что я делала, Боже мой, что я говорила! Половину я и не помню теперь; но если б и вспомнила, я не в состоянии записать этого.

Сквозь винные пары (шампанского мы ужасно выпили) раздавался шумный хохот мужчин, крики, взвизгиванья, истерический какой-то смех, и во всей комнате чад, чад, чад!

Нет, я не могу кончить этой сцены, этой адской сцены…» [205] Боборыкин П.Д. Сочинения: В 3-х тт. Т. 1. С. 151, 159, 165. .

Эта «адская сцена» происходила во время Великого поста, когда православная церковь не благословляет даже супружескую близость. Оргия во время поста — это демонстративное осквернение и поругание нравственных и религиозных норм, деяние не только греховное, но и кощунственное. Однако сознание собственной безнаказанности доставляло всем участникам оргий ни с чем не сравнимое острое и пикантное удовольствие. «Эдак ужасно весело! Дурачить свет целым обществом, коллективно, как говорит мой Домбрович, ещё приятнее» [206] Боборыкин П.Д. Сочинения: В 3-х тт. Т. 1. С. 152. Домбрович — любовник главной героини романа «Жертва вечерняя», обучивший Марью Михайловну непростому искусству безнаказанно «срывать цветы удовольствия». Февральская книжка журнала «Всемирный труд», на страницах которой было опубликовано описание великосветской оргии, подверглась конфискации. Цезура сочла эти эпизоды романа порнографическими. .

Сразу же после выхода в свет роман Боборыкина приобрёл скандальную известность, а выражение «афинский вечер» стало крылатым. Подробности этих петербургских оргий были такого сорта, что известный в свое время беллетрист, поведав о них городу и миру в «Жертве вечерней», постеснялся рассказать об этом в своих литературных мемуарах «За полвека». Даже спустя полвека после изображаемых событий, когда порнографическая литература уже стала фактом российского книжного рынка, Боборыкин посовестился детально описать хотя бы один такой «афинский вечер». Он лишь вскользь упомянул о ёлке, которую устроил один из его приятелей под Новый год… «в семейных банях» [207]. Судя по всему, тяга великосветской молодежи к удовольствиям подобного рода была настолько конгениальна эпохе, что Лев Николаевич Толстой счел необходимым помянуть в современном романе «Анна Каренина» (1873–1877), что флигель-адъютант граф Вронский, по долгу службы сопровождающий иностранного принца во время его приезда в Петербург, знакомит эту важную персону с «животными удовольствиями» северной столицы. В честь приезда иностранного принца Вронский и его приятели организовали «афинский вечер», после чего Анна с нескрываемой ревностью спрашивала своего возлюбленного: неужели ему было интересно «смотреть на Терезу в костюме Евы»?

Светское общество пореформенной России было не более развращённым, чем в достославные времена моды на «добросовестный, ребяческий разврат» [208]. Придворные эпохи Великих реформ предавались разврату гораздо меньше, чем придворные эпохи Екатерины Великой, когда само нарушение всех и всяческих моральных норм могло рассматриваться как своеобразная норма. Но даже самые отъявленные повесы и авантюристы Екатерининской эпохи, цинично преступавшие любые запреты, никогда не покушались на отрицание нормы как таковой. После отмены крепостного права, существовавшего в течение нескольких столетий, уже никто не мог поручиться, что как традиционная семья, так и вековые нормы нравственности останутся неизменными. И, оставив мужчин далеко позади себя, великосветские львицы активно проявили себя в деятельности по расшатыванию семьи и нравственности. В эту деятельность они вносили оживление, свой почин, инициативу.

Раньше светская дама, не сумевшая соблюсти эту тайну и немедленно превратившаяся в падшую женщину, могла лишь уповать на милосердие жестокосердного света. Всё было напрасно! Теперь же такая женщина повелительно заявляла не только свету, но и властям о своем праве распоряжаться собой и своей судьбой так, как она это считала нужным, а не так, как было принято в свете. И это своё право она ставила выше и ценила дороже, чем право света осудить падшую женщину. Она стремилась к обретению счастья, боролась за него и вопреки всему нередко в этой борьбе побеждала.

В пореформенной России само существование традиционных нравственных норм было поставлено под сомнение. Великосветские оргии существовали во все времена, но о них знал только тот, кто принадлежал к высшему обществу. Сведения о разнузданных кутежах не выходили за пределы узкого круга людей, и доступ в этот круг для человека постороннего был практически полностью исключен. Однако благодаря скандальному роману Боборыкина об «афинских вечерах» узнали сначала подписчики нового толстого журнала «Всемирный труд», а затем и читатели отдельного издания романа. Аморализм высшего света был продемонстрирован читающей публике. Именно в эпоху Великих реформ в России значительно расширился круг образованных людей с чувством собственного человеческого достоинства. Даже отрицая традиционную мораль, эти новые люди претендовали на создание новой морали. По тому, какие журналы человек выписывал и читал, можно было безошибочно судить о его политических убеждениях и нравственных принципах. Этого широкого слоя читателей, формирующих общественное мнение, не существовало ни при царе Петре, ни при императрице Екатерине. Происхождение многих из них было «темно и скромно». Великосветские оргии не только не воспринимались разночинцами как вполне естественный образ жизни, но и шокировали их. «Новые люди» получили дополнительный импульс для того, чтобы радикально покончить с официальной нравственностью. В 1878 году, уже на излёте эпохи Великих реформ, поэт Аполлон Николаевич Майков опубликовал сатирическую поэму «Княжна ***», в которой устами модного столичного педагога иронически изобразил поколение «шестидесятников»: