Богдан Сушинский - Власов. Восхождение на эшафот

Многие проблемы Русского освободительного движения как раз и остаются до сих пор проблемами, потому что ему не удается наладить нормальные отношения с рейхсфюрером. Особенно натянутыми они стали после его поездок по русским территориям, занятым группой войск «Север». И немудрено.

Как-то Штрик-Штрикфельдт под большим секретом сообщил Власову, что рейхсфюрер буквально взбесился, прочтя отчет агентуры СД о выступлении командарма в Гатчине, во время которого Власов заявил: «Пока что русские антисталинисты являются гостями немецкого командования, но когда русский народ под руководством Освободительного движения свергнет сталинизм и добьется свободы, они рады будут видеть немцев гостями у себя». Гиммлера возмутила тогда сама постановка вопроса. Как это вдруг лично его, вообще немцев, будут приглашать в Россию гостями? И кто именно будет приглашать, он, Власов? Такое было выше понимания рейхсфюрера.

Нельзя, считал он, позволять некоей «русской свинье в генеральском мундире» выходить за рамки элементарного политического приличия. Не для того сотни тысяч немцев гибли на полях России, чтобы в конечном итоге довольствоваться жалкой ролью далеко не всем желанных гостей.

Никто не знает, в каких тонах и в какой словесной обертке Гиммлер преподнес это свое возмущение фюреру, но очевидно, что после этого Гитлер еще более резко начал отзываться об освободительном движении русских. В то же время сам Гиммлер письменно указал Борману на то, что фюрер не желает, чтобы впредь вермахт каким бы то ни было образом пропагандировал идеи Русского комитета.

Правда, при этом и для Штрик-Штрикфельдта, и для Власова осталось загадкой, почему Гиммлер обратился с этим именно к Борману, а не к Кейтелю или начальнику Генштаба сухопутных войск генерал-полковнику Цейцлеру. И наконец, пиком их заочного противостояния явилась истерика Гиммлера, в порыве которой он назвал его, Власова, «большевистским подмастерьем мясника». Что уже смахивало на примитивное оскорбление. Или на вызов, на который — рейхсфюрер прекрасно понимал это — Власов не мог ответить чем-либо, кроме собственного гнева.

«Итак, двадцатого июля… — напомнил себе Власов, отгоняя неприятные воспоминания. Как всякий эмигрант, нашедший себе приют у снисходительных господ, он не имел права на длительные обиды. — Вполне возможно, что эта дата войдет в историю Русского освободительного движения, в историю самой России. И определяться ее важность будет переговорами, проведенными командующим РОА генералом Власовым с рейхсфюрером СС Гиммлером — именно так и будет записано в истории этой войны. А что касается „большевистского подмастерья мясника“, господин Гиммлер, — мстительно проговорил про себя Власов, — то до хамства я не снизойду. Однако выстрел остается за мной. И Бог вам судья: не я начал эту неправедную дуэль, не я!»

Жиленков залпом допил остатки пива и молча проследил, как д’Алькен, на правах угощающей стороны, заказал еще по кружке. К тому моменту принесли нечто похожее на гуляш, присоединив это блюдо к жареной печени с картофельным гарниром. В отличие от пива, еду здесь подавали отменную, словно этого старинного, со стенами, покрытыми исторической плесенью, здания война совершенно не коснулась. В нем действительно почти все было как в лучшие времена, что полностью соответствовало названию сего чревоугодного заведения.

— Так почему же в качестве собеседника вы избрали меня? — спросил Жиленков, отдав дань и этому блюду.

— Хорошо, господин генерал, играем в открытую. Поскольку отставка Власова — вопрос ближайшей недели, нужен генерал, достойный того, чтобы возглавить Русское освободительное движение и его вооруженные силы. Не далее как вчера у меня состоялась встреча с Гиммлером. На пост лидера движения без особых раздумий и сомнения я предложил генерала Жиленкова. — Д’Алькен запнулся, заметив, что сам избранник слушает его почти с ужасом. И весь он выглядит при этом жалким и затравленным. — Да, я предложил именно вашу кандидатуру, генерал. Зная ваши ораторские способности, ваш авторитет и военный опыт.

— Ну, военный опыт, положим, не столь уж большой, — стушевался бывший бригадный комиссар.

— И рейхсфюрер, — не обратил на это внимания редактор СС-официоза, — пусть и не без колебаний, но все же согласился.

— Но к чему все это?! — растерянно изумился Жиленков. — Если бы раньше, это еще имело бы какой-то смысл. Но теперь, при нынешней ситуации на Восточном фронте…

— Не стану убеждать вас, — как-то мгновенно скис д’Алькен. — Не исключено, что с вами еще будут беседовать… Кейтель, Гиммлер, Риббентроп, Геринг, Розенберг, — без особого энтузиазма перечислил он. — Возможно, и сам фюрер, у которого к вам отношение будет совершенно иным, нежели к Власову, — упорно доводил до логического завершения «вербовочную арию» д’Алькен, чтобы каким-то образом закончить это странное военно-политическое сватовство.

Какое-то время Жиленков отрешенно смотрел в окно и, сам того не замечая, отчаянно качал головой, отрекаясь не только от слов своих, но и от мыслей.

— Никогда не соглашусь на такое, — наконец едва внятно пробормотал он. И д’Алькен почувствовал, каких усилий стоило генералу решиться на это «отречение».

«А ведь не раз уже примерял шинель командующего, не раз мысленно взваливал на плечи его крест», — не отказал себе штандартенфюрер в возможности позлорадствовать.

— Рискованно вы себя ведете, генерал.

Нет, он уже не пытался переубедить Жиленкова. Эсэсовцу доставляло удовольствие следить за нравственными мучениями этого русского, за тем, как он сам себя загоняет в тупик, в крысиную ловушку.

— Поймите, в такое время расчленять все движение… Делить всех нас на «власовцев» и «жиленковцев»… Это же недопустимо, непатриотично. Да за мной попросту не пойдут, еще и заклеймят, как предателя и раскольника. Повторяю: если бы мне было предложено возглавить это движение в самом начале, в первые дни его зарождения — тогда другое дело. Но выбор-то пал на Власова. Теперь его знают, появился авторитет…

Генерал все говорил и говорил, старательно подбирая непослушные, черствые в его устах немецкие слова. Однако штандартенфюрер уже совершенно потерял к нему интерес. Он вдруг со всей ясностью осознал, как жестоко ошибся в этом кретине. Как он вообще мог предложить кандидатуру этой мрази? И это он, д’Алькен, слывущий психологом и чуть ли не прорицателем!

Были мгновения, когда штандартенфюреру попросту захотелось выплеснуть остатки пива в лицо этой грязной русской свинье и уйти. Возможно, так и поступил бы, если бы не осознание того, что встреча все же проходит по личной просьбе Гиммлера.