Богдан Сушинский - Власов. Восхождение на эшафот

— Отчаянный вы человек, капитан.

Они проезжали по мосту, под которым устало громыхал колесами битком набитый солдатами эшелон. Тысячами голосов они орали солдатские песни.

— Все туда же, на Восточный фронт, — объяснил Штрик-Штрикфельдт, когда поезд исчез за ближайшим холмом, а машина их начала въезжать в какой-то городишко, к окраинам которого подступали табачные плантации.

— Там сейчас нелегко, — угрюмо молвил Власов. — С русскими воевать всегда трудно, так было во все времена.

Немец с любопытством взглянул на русского генерала и загадочно как-то улыбнулся. Он понимал, что в эти минуты во Власове ожил русский солдат, который, даже оказавшись под знаменами врага, не сумел искоренить в себе национально-бойцовский патриотизм. Генерал уловил этот взгляд, однако не насторожился, поскольку знал, что стукачеством Штрик-Штрикфельдт не промышляет. Ясное дело, он обязан был следить за тем, чтобы его подопечный вновь не скатился на стезю измены, ибо раз предавший…

— На Западном фронте тоже не легче, — как бы между прочим обронил «прибалт». — Но заметьте, с берегов Рейна перебрасывают. Хотя самое время перебрасывать с Восточного фронта за Рейн, и дальше — во Францию.

— Высадка англо-американцев… — задумчиво согласился генерал. — Здорово они там прут?

— Основательно. Подавляют техникой почти так же, как в сорок первом вермахт подавлял дивизии красных, в том числе и дивизии вашего механизированного корпуса, — довольно храбро объяснил офицер связи.

— До сих пор помнится, — мрачно признал Власов, — до сих пор… Порой казалось, что нет такой силы, которая бы остановила танковые клинья Гудериана и неотразимые эскадрильи Геринга. Но ведь нашлась же… Впрочем, понимаю, что восхищаться этим мне уже не с руки, — скосил глаза сначала на капитана, а затем на хранившего иезуитское молчание водителя.

— Откровенным со мной быть не нужно, но опасаться тоже не стоит, — отреагировал офицер связи.

— Кстати, это из первых фраз, которую вы произнесли во время нашего знакомства, — напомнил ему Власов. — Лично меня эта формула устраивала, поскольку была правдивой.

— В таком случае не будем терять времени и вернемся к разговору о Хейди Биленберг, — беззаботно отреагировал на его настроение Штрик-Штрикфельдт. — Кстати, ее еще зовут Аделью. Но лучше — Хейди, поскольку так зовут ее все знакомые. А женщина она образованная, общительная, прекрасно поет, аккомпанируя себе на гитаре…

Власов смущенно взглянул на водителя и недовольно покряхтел. Благо, ефрейтор напрочь отсутствовал во время их разговора, поскольку к этому его усиленно приучали. Капитан вырвал этого водителя из эшелона, отправляющегося на Восточный фронт, где ефрейтор уже более года провоевал и куда должен был возвращаться после госпиталя. Теперь он служил преданно, позволяя командиру полностью полагаться на него.

— Не слишком ли навязчивые рекомендации, капитан? Неудобно как-то получается.

Штрик-Штрикфельдт оглянулся и с лукавой ухмылкой, словно вот-вот должен был подморгнуть, многозначительно изрек:

— За навязчивость, конечно, простите. Но уверен, что, увидев Хейди, вы сами почувствуете себя навязчивым.

По мере того, как машина спускалась с небольшого, поросшего соснами перевала, чаша горной долины раскрывалась, словно огромный голубовато-зеленый бутон. Санаторий — два трехэтажных корпуса с несколькими одноэтажными флигелями и хозяйственными постройками под островерхими черепичными крышами — возник на берегу озерца как-то неожиданно, нарушая царившую в этой скалистой пиале естественную гармонию неочеловеченного бытия.

— А вот и она, богема воинства СС, — с непонятной Власову иронией произнес Штрик-Штрикфельдт. — Мне пришлось побывать здесь только однажды. Не в качестве курортника, естественно.

— Хотите сказать, что в качестве курортника было бы невозможно?

— Если сюда и допускают не эсэсовцев, то лишь очень высокого ранга. Как вас, например, господин командующий.

— Ну, еще неизвестно, как меня здесь воспримут.

— Не сомневайтесь, с надлежащим почтением, — как бы между прочим обронил Штрик-Щтрикфельдт. — По-иному и быть не может. Я же блаженствовал здесь в качестве личного гостя начальника санатория фрау Биленберг. Но не в этом дело, — поспешно уточнил капитан. — Главное, что после этого посещения месяца три только и бредил окрестными красотами. Вы готовьтесь к тому же.

Капитан вопросительно взглянул на командующего, но тот предпочел отмолчаться.

Теперь шоссе спускалось по крутому серпантину, и генерал чувствовал себя, как пилот в пикирующем бомбардировщике. Упершись руками в приборную доску, он мрачно созерцал некогда пленившие капитана красоты, не воспринимая их и даже не стремясь преломить это свое меланхоличное невосприятие.

Истинный военный, он не умел радоваться дням затишья, проведенным в глубоком, постыдно безмятежном тылу, в то время как миллионы его собратьев испытывают судьбу в окопах. Причем независимо от того, по какую сторону фронта они оказались.

Впрочем, какое отношение он имеет ко всему тому, что происходит на европейских фронтах? И на востоке, и на западе сражаются совершенно чужие ему армии. Одну из них — генералом которой в свое время был — он предал. Другая не приняла его, впрочем, под знамена рейха он и не стремился. Остальные же, как он понимает, брезгливо отвернулись. Но при любом раскладе несколько дней, проведенных в горном санатории, должны будут запомниться ему как экскурсия в мирную, довоенную жизнь.

— И много их там сейчас, посреди войны отдыхающих? — угрюмо и явно запоздало поинтересовался генерал, как только машина вышла из «пике», чтобы приблизиться к санаторию по каменистому побережью озера, оказавшемуся большим, нежели это представлялось с высоты серпантина.

— Два десятка высших офицеров. В основном после тяжелых ранений, предварительно залеченных в госпиталях. Кстати, именно здесь оттаивал когда-то после подмосковных морозов сорок первого известный вам обер-диверсант рейха Отто Скорцени.

Услышав это имя, генерал заметно оживился и взглянул на корпуса «Горной долины» совершенно иными глазами. Для капитана не было тайной, что Власов внимательно следит за событиями, связанными с операциями Скорцени, и является его почитателем, причем уже далеко не тайным.

— Уверен, что санаторий будет гордиться этим, как всякий уважающий себя храм гордится мощами святого.

— Хорошо сказано, господин командующий. Уже гордится. Правда, злые языки утверждают, что командир дивизии «Дас Рейх» только потому и сослал сюда своего любимчика Скорцени, что хотел спасти от русской погибели. Слишком уж несолидной для фронтового офицера оказалась его болезнь!