Богдан Сушинский - Власов. Восхождение на эшафот

— Вроде как благословляешь.

— Хвали Господа, что хоть есть кому благословить.

— Где ты сейчас? В разведке?

— Вроде бы. Сама толком не пойму. Но обучение в разведшколе через месяц завершаю — это ясно. Оказалось, что у меня ко всему этому талант: и к стрельбе, и к ориентированию на местности и по радиоделу. А главное, я прошла через фронт и достаточно обстрелянная. Ну а туда, в послевоенную Советскую Россию, мне — чтобы так, под своими документами — дороги, как ты понимаешь, генерал, уже нет. Как и тебе.

— Сейчас мне позволили сформировать Русскую Освободительную Армию. Настоящую армию, из нескольких вполне боеспособных дивизий, а не то, что было раньше — отдельные роты да приданные вермахту батальоны.

— Не думаю, что немцы окончательно решатся на такое. Боится Гитлер наших русских дивизий, где бы они ни находились. Что по ту, что по эту сторону — боится, и все тут.

— Это он раньше боялся, — нервно отреагировал Власов. — Раньше, понимаешь? Тогда политика была иная, и виды на победу — тоже иные. Но теперь все изменилось. Теперь фюрер готов передать мне многих пленных, перебежчиков, даже часть остарбайтеров. И технику — тоже. Словом, как только подготовку свою закончишь, к себе переведу.

— Нет. И не думай об этом!

— Что значит «нет», в стремени, да на рыс-сях?!

— Не пойду я к тебе, Власов. Как говорят, отходилось-отлюбилось.

— Если ты в этом смысле, то я не в любовницы тебя зову, сам понимаю, что «отходилось-отлюбилось». Кадрами у меня заниматься будешь, тогда уж о повышении в чине подумаем.

— Нет, Власов, даже не пытайся меня вербовать. Не пойду я во второй раз во «власовцы».

И опять генерала резануло это ее обращение — «Власов». Никогда раньше Мария к нему так не обращалась.

— Не пойму я тебя, Мария. Ведь теперь это уже будет наша, русская, армия! Куда ж тебе? Со своими, русскими, все же лучше.

— А мне и с теми, и с теми — по-всякому бывает, — скабрезно осклабилась Воротова, но, словно бы опомнившись, тотчас же согнала эту ухмылку. — Где свои, но те, что хуже чужих, и где чужие, с которым еще кое-как можно ладить, — с этим мы, Власов, уже после войны разбираться будем. Но только хватит с меня новгородских да волховских болот, генерал, — еще жестче ответила Мария.

Смуглолицая, широкоплечая, с округлившимися щеками, она представала сейчас перед генералом совершенно не той разбитной поварихой, которую он в свое время откровенно насиловал в сарайчике, на окраине какого-то лесного хуторка. Однако насильно Воротову пришлось брать только в первый раз, после этого она стала вести себя с такой прямотой и непосредственностью, словно они женаты уже много лет. В большинстве случаев она сама выбирала и время, и место, в котором можно было уединиться.

А поскольку сделать это в условиях штаба армии было непросто, случалось так, что они несколько раз рисковали быть застуканными на месте «преступления». Но всякий раз Воротова вела себя на удивление храбро, а со временем оказалось, что ей попросту нравится отдаваться вот так, ежеминутно рискуя. Она словно бы не понимала, что рискует своей репутацией не она, а командарм, над боязненностью которого еще и подтрунивала.

Однако так было раньше, там, в лесах под Волховом. А теперь перед ним стояла лейтенант вермахта. И в выражении ее лица, во взгляде, в манере держаться уже проявлялось что-то офицерско-вермахтовское — холодное, надменное и… отталкивающее.

— Может, мой отказ служить в русской армии кажется тебе странным, однако намаялась я с тобой. Так намаялась, что с меня хватит. И когда ты с остатками своей Освободительной Армии вновь окажешься в окружении, но теперь уже в окружении красноармейцев, водить и спасать тебя по окрестным лесам придется уже твоей Хейди.

— Этой не придется.

— Вот видишь… — неопределенно как-то молвила Мария, а немного помолчав, добавила: — Но хотелось бы видеть, как у нее это будет получаться. Кстати, как хоть она в постели? С ней у тебя лучше выходит, чем со мной? Не ехидничаю, просто спрашиваю.

— Сейчас мы говорим не об этом, — резко осадил ее Власов. — Если передумаешь, сразу же дай знать. Не хочешь в кадровики, в разведотдел армии определю, женщинами-разведчицами командовать будешь. Сразу же «капитана» присвою.

— Я ведь уже сказала: не пойду я в твою Русскую Освободительную, чтобы во второй раз «власовкой» становиться. Хватит с меня. И еще скажу тебе, генерал: не верят уже в твою Русскую Освободительную. Никто не верит: ни русские, ни немцы. Припоздал ты с ней. В сорок втором создавать надо было.

— Не от меня это зависело. Не позволяли мне.

— А теперь позволяют? Знаешь, что теперь тебе позволяют? Повести десятки тысяч русских на скорую, верную и совершенно бессмысленную гибель. И вести их на эту гибель, или не вести — теперь это уже зависит, прежде всего, от тебя, Власов. Тут уж ты свои грехи на фюрера не спишешь.

Генерал достал портсигар, открыл его, закрыл и вновь открыл. Хейди настолько резко пресекала его тягу к курению, что даже с Марией он курить уже побаивался.

— Правильно делает, что запрещает, — уловила суть его маеты Воротова. — Тем более, что она еще и врач. Но, чтобы не мучиться, лучше закури.

— Мне долго не сообщали, где тебя держат. Несколько раз пытался выяснить, но ты знаешь, как здесь…

— Да и не очень-то удобно было генералу, командарму РОА, судьбой какой-то там поварихи интересоваться, — подсказала ему Воротова.

— А потом жизнь закрутила…

— …а тут еще немка. Не в обиде я, дело житейское. — Мария опустилась в кресло, но буквально через минуту вновь поднялась и потянулась к Власову. — Как думаешь, переспать с тобой мне позволят?

— Что ты: какое там «переспать»?! — возразил Власов. Его всегда поражала та непосредственность, с которой Воротова говорила обо всем том, о чем всегда принято было говорить намеками даже между мужем и женой.

— Тогда не будем дразнить гусей и изводить самих себя, — тяжело вздохнула она, опускаясь назад в кресло. Стол был уставлен двумя бутылками вина и двумя порциями лангета. Тут же лежала коробка конфет швейцарского производства. — А хочется еще раз переспать с тобой. Очень хочется. Понимаю ведь, что в последний раз.

— Сама сказала: не будем дразнить гусей. Смотри, какой стол нам накрыли.

— По нынешним временам — щедро, — перехватила его изголодавшийся взгляд гостья. — Я вот и есть не стала. Все — твое. Истощавший ты какой-то: что после Москвы, что под Волховом, что здесь. Чего так? — с тоскливой грустью осматривала его Мария, и было в этом взгляде не столько женского, сколько материнского. — Паек-то и зарплата небось генеральские? Ты бы не стеснялся, прикупал кое-чего.

— Хватит причитать надо мной, — поморщился Власов.