Богдан Сушинский - Власов. Восхождение на эшафот

В этой ситуации Хейди держалась прекрасно. Она достала из стола зеркальце, кокетливо посмотрелась в него и великосветски повела плечами:

— К вашему сведению, штандартенфюрер, в течение последних дней я только и делаю, что принимаю поздравления. Причем одним из первых поздравил рейхсфюрер СС Гиммлер.

— Рейхсфюрер?! — астматически выдохнул Вольке. — Этого не может быть!

Она сочувственно взглянула на Вольке и еще более внушительно продолжила:

— Времена пошли такие, господин штандартенфюрер, что теперь многое может быть, а главное, со всяким может случиться. Поэтому не нагнетайте ненужные страсти. Тем более что вы прекрасно знаете, где и в качестве кого служит мой брат. Или, может быть, вам напомнить? — спросила начальница санатория все тем же спокойным, уравновешенным тоном. И все же в голосе ее появились какие-то угрожающие нотки.

Напоминать Вольке не пришлось, поскольку в этом не было необходимости. Хейди и так никому не позволяла забывать, что брат ее служит в канцелярии Гиммлера. Хотя о том, что сам Гиммлер тоже является не только родственником, но и другом их семьи, ее личным покровителем, — позволяла себе говорить, как теперь понимал Власов, крайне редко.

— Если я не пристрелил вашего русского в этом же кабинете, то лишь потому, что по-прежнему с искренним уважением отношусь к вашему брату, — решил полковник в упор «не заметить» появления в их разговоре очень опасного действующего лица — командующего войсками СС.

— Напрасно вы так разволновались, господин штандартенфюрер, — попыталась угомонить его Хейди. — Устраивайтесь, у нас в санатории вы прекрасно отдохнете.

— Только из уважения к вашему брату! — просипел штандартенфюрер, решительно направляясь к двери. У него явно что-то не ладилось с гортанью. — Но и в этом случае я не позволю учить меня субординации русским, которых производят здесь в генеральские чины, вместо того, чтобы производить в повешенные! — яростно прохрипел он, уже стоя в приемной.

А затем Власов отчетливо услышал, как, уже за дверью приемной, штандартенфюрер на последней ноте своей сиплости прошипел:

— Русише швайн!

Власов встретился взглядом с Хейди, но та повелительно покачала головой: дескать, не смей слышать этого.

Хейди сама закрыла дверь кабинета, затем налила из графина минеральной воды и поставила перед Андреем. Этот жест примирения показался Власову пределом великодушия и мужества.

— Садитесь, генерал генералов. Инцидент, конечно, оставил неприятный осадок. Но согласитесь, что в нем есть и кое-что поучительное.

— В том, как стойко вы за меня вступались?

— Прежде всего, в том, что, может быть, хотя бы после этого инцидента станете появляться в обществе, как подобает настоящему генералу, в мундире и при регалиях, а не в этом своем лагерном балахоне, то ли вольнонаемного, то ли дезертира.

— Значит, вы тоже решили не щадить меня? — удрученно пробубнил Власов.

— Это претит моей гордости — щадить. Почему десятки других ваших генералов и офицеров давно носят немецкие мундиры? Что мешает вам, командующему, последовать их примеру?

— Осознание того, что я все еще командую русской, а не германской армией.

— А я хочу, — перегнулась она через стол и слегка приглушила голос, — чтобы вы командовали и германской. Чтобы чувствовали себя генералом, способным командовать любой европейской армией, а то и всеми вместе.

Андрей удрученно развел руками: не дано. И это еще больше не понравилось Хейди.

— Кстати, я предпринимаю все возможное, чтобы вы попали на прием к Гитлеру, мой генерал генералов. Мои друзья выбирают момент, который бы наиболее соответствовал и настроению фюрера и военно-политической ситуации.

— Вот как? — оживился Власов. — Это было бы очень важно для меня.

— И если иногда здесь у меня засиживаются высокопоставленные чины от СС, то вовсе не для того, чтобы они пополняли ряды ваших врагов, а чтобы вы — лично вы, генерал — находили в их среде будущих союзников.

— Стычка с Вольке планов ваших не изменит?

— Не думаю. Штандартенфюрер тоже заинтересован в получении доступа к фюреру.

Она налила себе минералки и залпом осушила фужер, хотя внешне волнения своего никак не выдавала. Он давно заметил странное явление: чем больше возбуждена Хейди, тем речь ее становится более спокойной и взвешенной. Иное дело, что в то же время она становится и более жесткой.

— Чего вы еще ждете от меня, генерал Власов?

— Уже ничего, — поднялся Андрей.

— Тогда зачем таились? Насколько мне помнится, мы уже попрощались.

— Насколько мне помнится, прощался я с Марией Воротовой, а не с тобой, — вновь перешел Власов на «ты», считая, что официальная часть встречи завершена.

— Ах, вот оно что! И вы явились поведать мне, что между вами больше ничего нет? — поднялась Хейди, стараясь не обращать внимания на трель некстати проснувшегося телефона.

— Поскольку это действительно так. Считай, что у тебя больше нет оснований для ревности.

— Ревности?! — рассмеялась она, приподняв и вновь бросив трубку на рычаг. — Это у генерала Броделя нет больше оснований ревновать, а значит, и препятствовать твоему появлению в приемной, хоть Гиммлера, хоть Гитлера. А ему очень не хотелось, чтобы ты попал к рейхсфюреру СС.

— Генерал Бродель?! — поморщился Власов. — Что-то не припоминаю такого. Кто это?

— Новый «командарм» вашей походно-полевой жены. Она что, так и не назвала его имени?

«Так вот о каком генерале она мне все время толковала!» — вспомнил Власов, но вслух произнес:

— Я и не требовал этого. С какой стати я стану вмешиваться в личную жизнь лейтенанта вермахта Воротовой?

— Но я веду речь не о личной жизни вашей фронтовой баб-пфьонки. Меня удивляет, что вы так и не поинтересовались, от кого именно следует ждать самой неприкрытой вражды. Кто из генералов способен помешать вашему доступу к самым высоким кабинетам Берлина и к самым глубоким бункерам «Вольфшанце».

— Что с вами происходит, Хейди?

— Я потрясена — вот что со мной происходит! Меня поражает то, как беззаботно вы ведете себя в этот ответственный для России момент. Как слабо врастаете в берлинскую верхушку, предпочитая вариться в собственном, российском, солдатском пшенном, котле.

Власов закрыл лицо руками и нервно помассажировал его кончиками узловатых дрожащих пальцев.

— Возможно, вы правы.

— Это свое неуверенное «возможно» — сразу же, причем очень смело можете исключить. Вы уже давно не военнопленный, мой генерал генералов. И даже не временно освобожденный из лагеря. Пора отрешаться от своего лагерного прошлого, от синдрома лагерника, от привычки ощущать себя «пусть униженным, зато живым».