Ольга Косик - Голоса из России. Очерки истории сбора и передачи за границу информации о положении Церкви в СССР. 1920-е – начало 1930-х годов

Как говорилось в обвинительном заключении по делу Патриарха Тихона, следствием было установлено, что в пакеты, содержащие в себе официальную переписку с заграничными церквами по деловым вопросам церковного управления, «вкладывались собственноручные письма б[ывшего] патриарха» [135].

ОГПУ стало известно содержание многих писем к Патриарху, хранящихся в его личном архиве. Следователям они дали «богатый» материал для фабрикации обвинительного заключения. Начало переписки относится к 1918 г., когда линия фронта отделила Украину от Центральной России, последние письма датируются 1922 г.

В 1918 г. Патриарх, озабоченный ситуацией на Украине, послал А. Д. Самарина с письмом к митрополиту Антонию. А. Д. Самарин был арестован на станции Брянск. По поводу его ареста и изъятого письма Патриарх Тихон вынужден был направить письмо в СНК, где писал, что поручил Самарину передать митрополиту Антонию его и Всероссийского Собора «взгляды по тогдашнему злободневному вопросу об автокефалии Украинской Церкви». Патриарх подчеркивал, что «поручение, данное Самарину, ничего политического, тем более контрреволюционного в себе не заключает», и просит Совет народных комиссаров снять этот пункт из обвинения, предъявленного А. Д. Самарину [136].

Связь с заграничными церковными деятелями делала вину Патриарха перед советской властью в глазах органов ОГПУ еще более тяжкой. В «Обвинительном заключении по делу гр. Беллавина и др.» говорилось, что «между Тихоном-Беллавиным и вождями зарубежной контрреволюции установилась с первых дней Октябрьской революции тесная и непрерывная связь, не прекращающаяся, в сущности говоря, ни в один из периодов борьбы белых против Красной Республики» [137].

В следственное дело Патриарха Тихона попало несколько его подлинных писем к митрополиту Антонию (Храповицкому) 1918 г., по-видимому перехваченных властями [138], и копии писем митрополита Антония 1921 г., скорее всего перлюстрированных в ОГПУ [139].

С 1921 г. Патриарх переписывался и с митрополитом Евлогием (Георгиевским). В фонде митрополита Евлогия (Р-5919) в ГА РФ хранятся пять подлинных писем Патриарха Тихона [140]. Часть писем митрополита Евлогия в машинописных копиях оказалась в следственном деле Патриарха Тихона [141]. Они охватывают период с 1921 по 1922 г.

Большую роль в передаче документов Патриарху Тихону и от него зарубежному духовенству сыграл архимандрит Жировицкого монастыря Тихон (Шарапов), впоследствии епископ. Архимандрит Тихон был неутомимым и бесстрашным защитником православия в польских землях. В 1918 г. о. Тихона, тогда еще иеромонаха, назначают в г. Здолбуново, где он организует православное братство и начинает издавать журнал «Православие». Журнал вскоре был закрыт петлюровцами, а о. Тихон арестован вместе с архимандритом Виталием (Максименко) и вывезен в униатский монастырь в местечке Бучач. Здесь они присоединились к находившимся в заключении митрополиту Антонию (Храповицкому), архиепископу Евлогию (Георгиевскому) и епископу Никодиму (Кроткову). После освобождения о. Тихон остался на территории Польши в Здолбунове, где основал Здолбуновское Богородичное братство с целью защиты православия от притеснений со стороны поляков и оказания помощи раненым солдатам и беженцам из России.

В январе 1922 г. иеромонах Тихон приехал в Москву по поручению совета православных епископов для доклада в качестве дипломатического курьера одной из стран по согласованию с Наркоматом иностранных дел с целью ознакомить Св. Патриарха Тихона с положением Православной Церкви в Польше. Вернулся о. Тихон из этой поездки уже архимандритом.

Архимандрит Тихон оставил записки, где описал подробно свое посещение Патриарха и передачу ему портфеля с церковными документами из «заграницы». Эти записки под заголовком «Дипкурьер» воспроизводит М. Е. Губонин, познакомившийся и подружившийся с епископом в среднеазиатской ссылке.

«В январе 1922 года я приезжал инкогнито из заграницы в Москву, к Святейшему Патриарху по церковным делам, в качестве дипломатического курьера одной дружественной страны [Литвы]. Понятно, что приезд мой был согласован с Народным Комиссариатом Иностранных Дел, в частности с Наркомом тов. Чичериным, у которого я бывал на официальных приемах. Таким образом, в Наркоминделе знали, что в качестве дипкурьера едет “поп” Тихон Шарапов для доклада Патриарху о положении русских церковных дел в Польше и Западной Европе. Я был острижен и одет в гражданское платье. Ехали, как и полагается подобной публике, не в “столыпинском” вагоне, а в неизмеримо более роскошной обстановке. По приезде в Москву у вокзала меня ожидала комфортабельная машина под флагом той страны, откуда я прибыл. Автомобиль довез меня до посольства, где я остановился».

Иеромонах Тихон решил встретиться с Патриархом за несколько дней до назначенной аудиенции, чтобы при встрече Патриарх был уже ознакомлен с положением дел, отраженным в бумагах. О. Тихон решил подойти к Святейшему во время службы в храме Христа Спасителя, где Святейший Патриарх должен был возглавлять чин отпевания скончавшегося митрополита Евсевия (Никольского).

С огромными трудностями проникнув в алтарь после разоблачения Патриарха, воспользовавшись замешательством, иеромонах Тихон подошел к Патриарху. Он не без юмора описывает эту сцену:

«Вот тут-то, когда раздалось это извечное и классическое: “Рясу!.. Рясу Святейшему!!. Давайте же рясу-то!!” – и все забегало и заходило ходуном, я вышел из своей засады и молниеносно проскочил между растерянно метавшимися иподиаконами и батюшками, в горах облачений и всевозможной одежды разыскивавших пресловутую рясу, и – очутился у св. престола, где в неожиданно образовавшемся пустынном пространстве стояла одинокая фигура Святейшего Патриарха, что-то благодушно бормотавшего себе под нос.

При моем быстром приближении он обернулся, взглянул как-то мельком на меня и, отвернувшись опять к престолу, произнес, “ничтоже сумняся” – как будто мы с ним вчера только виделись:

– А!.. Приехал?.. Когда же ко мне-то?..

Я скороговоркой сказал, что через несколько дней.

Он кивнул слегка головой.

– У меня, Ваше Святейшество, – проговорил я, – портфель тут с собою для вас. Как мне передать его вам?.. Где?..

Он мотнул головой в сторону и пробурчал лаконично:

– Отдай вон – Крониду!..

Я немедленно передал портфель последнему наместнику Свято-Троицкой Сергиевой лавры – маститому старцу, архимандриту Крониду, стоявшему невдалеке и спокойно наблюдавшему всю эту сцену. Я его как-то не заметил раньше. Он с виртуозной ловкостью сунул портфель за пазуху, делая вид, что внимательно застегивает свою рясу…

В это же самое мгновенье налетели иподиаконы с рясой Святейшего, и на меня как-то сразу несколько человек обратили свое неприязненное внимание, и я опять услыхал: “Гражданин, что вам здесь нужно?..”, “Гражданин, здесь не полагается!..” и прочие, тому подобные, “безумные глаголы”. Я стал извиняться, отговариваясь незнанием алтарного этикета, и поспешил удалиться, внутренне радуясь, что все обошлось так прекрасно» [142].