Джеральд Хокинс - Кроме Стоунхенджа

Абстрактные рисунки классифицировались по-разному, как «условные изображения щита», «условные изображения лодки», «условные изображения оружия», а также как флаги или эмблемы отдельных племен. Квадраты, словно приготовленные для игры в «крестики-нолики», считаются хижинами, или ловушками для дичи, или ловушками для злых духов. Дом (если это дом), нарисованный в пещере Ла-Пасьеха, имеет две двери, центральную колонну, отпечаток двух плоских стоп (человеческих?), нечто напоминающее букву «Е» и закрашенный кружок с центральной точкой (астрономический знак Солнца?).

Рисунки на стелах истолковывались и как воплощение сексуальных импульсов. Вполне возможно, что в отдельных случаях это так и было, но вряд ли такое объяснение универсально. Пещерные люди, несомненно, не страдали неудовлетворенностью, порождаемой современным табу. В их изображениях людей нет ничего эротического или шокирующего – они меньше всего походят на пресловутые рисунки в Помпеях, которые тактичные проводники показывают только туристам мужского пола.

Истолкование абстрактного искусства зависит от восприятия смотрящего. Вдали от Европы, за океаном, в пещерах бассейна Амазонки, немецкий этнолог обнаружил геометрические узоры – просто треугольники и треугольники с линией, проведенной от одного из углов к центру. Какой-нибудь хиппи мог бы увидеть в этой фигуре эмблему мира. Некий антрополог узрел в них символ женского пола. Треугольник в треугольнике, по его мнению, означал беременность, два треугольника, расположенных рядом, – однополую любовь. И было выдвинуто предположение, что именно в этом районе обитали амазонки – свирепая культура «эмансипированных» женщин, которых четыре века назад будто бы повстречал конкистадор Франсиско Орельяна и которых с тех пор не видал никто. В восьми километрах от пещер была обнаружена выровненная площадка, на которую вела длинная вырубленная в скале лестница. На площадке были вырезаны треугольники и одни длинный грубый прямоугольник. Истолкование – мужской символ в сочетании с женским, и площадка тут же превратилась в место разнузданных оргий, в этакое любовное гнездышко, где мужчина должен был исполнить свое биологическое назначение, после чего его хладнокровно уничтожали.

Рис. 27. Загадочные рисунки из пещеры Ла-Пасьеха. Двухэтажный дом? Плоские ступни? Астрономический символ Солнца?

Все мое образование лежит в области точных наук – количественных, числовых, и вполне естественно, что я склонен выискивать в доисторическом искусстве именно такие его стороны. Необходимо, чтобы пещерное искусство рассматривали люди с самыми разными уклонами; лишь объединив усилия, мы, возможно, сумеем наконец раскрыть его первоначальный смысл и назначение. Резные притолоки и изукрашенные пирамиды майя до сих пор считались бы просто гротескным изобразительным искусством, если бы на них не посмотрели глаза ученых, привыкших иметь дело с числами.

Хэлем Мовиус был абсолютно прав, когда в своей лекции в Нью-йоркском музее первобытного искусства он сказал: «Совершенно очевидно, что документы… будь то рисунки, барельефы или скульптурные изображения, необходимо расшифровывать. Определять их как «возможно, предназначенные для ритуальных целей»… значит ничего не определять».

В Ла-Пилете я увидел круг с двенадцатью отходящими от него линиями и другой – с десятью. Для меня они были символами Солнца, но, разумеется, если взять их сами по себе, я не мог ручаться за верность такого истолкования. Один антрополог увидел в них всевидящий глаз, подобный глазу на носу старинных португальских рыбачьих лодок, который служил защитой от грядущих опасностей, чем-то вроде волшебного радиолокатора. Доказать наличие астрономических мотивов в пещерном искусстве оказывалось нелегкой задачей.

Рис. 28. Таинственные рисунки из пещеры Ла-Пилета (Испания).

Изображения в Ла-Пилете были скорее числовыми, чем художественными, скорее символическими, чем реалистичными. Если ряды точек, цепочки вертикальных штрихов и пары черточек изображали числа, то Ла-Пилета – поистине числовая пещера. Это «если», должен признать, достаточно спорно. Многие специалисты отвергают такую гипотезу. С их точки зрения это узоры, каракули, доставлявшие их создателю удовольствие сами по себе. Пещерный человек, по их мнению, испускал бессмысленные гортанные звуки, интересовался только пищей и размножением и мало чем отличался от окружавших его животных. Речь, мышление, какое-то подобие религии означали бы неожиданно высокий уровень умственного развития, а понятие о числе – и еще того выше. Три кита всякого образования, взятые в порядке возрастания их трудности, – это чтение, письмо и арифметика. Числа завершают развитие образования, а потому не могли существовать в культуре, не достигшей достаточно высокого уровня. Этот же довод пускался в ход против стоунхенджевской теории – числа и круги в подковах не могли носить концептуального характера, они были чисто ритуальными.

Рис. 29. Игра пещерного человека в числа, Ла-Пилета (Испания).

Я с ним не согласен. В Стоунхендже был обнаружен общий смысл, определяющий архитектуру всего этого сооружения. Идея последовательного развития трех китов образования приложима только к нашей собственной культуре. Ребенок вполне может научиться считать, еще не научившись писать, или писать до того, как начнет читать. Стрела образования может повернуться – и нередко поворачивается – в обратную сторону: арифметика, письмо, чтение. Вполне возможна культура, понимающая числа и их смысл – арифметику и геометрию, но не подходящая под наше определение «письменной». Сравнение между неолитическим человеком и современным ребенком совершенно неправомерно. Пусть в момент рождения их мозг очень похож – силы, стимулирующие дальнейшее его развитие, глубоко различны, и мы не знаем, в какой мере и как воздействовала среда на человека 20 тысячелетий назад. Мы даже теперь склонны недооценивать подсознательное восприятие. Однажды я решил проверить, как моя дочка представляет себе числа (она тогда находилась на стадии дошкольного сидения перед телевизором, то есть безусловно на дописьменной). Я спросил:

– Сколько леденцов ты предпочтешь – сто два или двести один?

– Сто два.

– Почему? – спросил я, мысленно приготовившись к самому худшему.