Нина Чеканова - Римская диктатура последнего века Республики

Первым из числа будущих союзников обратил внимание на значение религиозно-культового фактора для укрепления собственных политических позиций Лепид. Именно он в смутной ситуации первых дней после убийства Цезаря добился присвоения ему звания великого понтифика (Арр. В. С., II, 132; ср.: Liv. Per., 117; Vell., II, 63, 1). Это придавало ему определенный вес в политической жизни Рима. Однако более важным в его выступлении, на наш взгляд, был другой момент: выступая под лозунгом мести за смерть Цезаря, он назвал его «действительно священным и уважаемым мужем» (Арр. В. С., II, 132). Таким образом, идея мести убийцам Цезаря принимала сакральный смысл. Видимо, эту же мысль пытался провести 17 марта 44 г. и Антоний, когда, ссылаясь на римскую религиозную традицию и норму, заявил перед сенатом, что все, сделанное убийцами Цезаря, не подлежит одобрению, т. к. является «нарушением религии и закона» (Арр. В. С., II, 134). Не случайно Октавиан еще весной 44 г. по прибытии в Рим использовал появление кометы для обожествления Цезаря (Suet. Iul., 88; Dio Cass., XLVII, 18, l) {656} . Вдогонку Октавиану на заседании сената 1 сентября 44 г. Антоний провел решение, которое не просто выражало почитание, а, скорее, обожествление Цезаря (Cic. Phil., I, 6; 13). Заметим, что действия Лепида, Антония и Октавиана в направлении сакрализации личности Цезаря не встретили активного сопротивления в общественном мнении. Попытки Долабеллы противостоять утверждению культа Цезаря оказались безрезультатными (Cic. Phil., I, 5).

Общим местом в исследовательской литературе является суждение о том, что картина, сложившаяся к середине I в. в религиозно-культовой сфере Рима, была довольно пестрой, сочетала традиционную римскую идеологию и греческую философскую мысль {657} . Римскому сознанию была близка идея героизации предков. Принципы pietas способствовали развитию этой идеи. Традиционная римская идеология, таким образом, могла вполне логично сочетаться с греческими стоическими и пифагорейскими представлениями о бессмертии души. Совершенно органичным был синтез этих идей для римской аристократии, которая таким образом поддерживала чрезвычайно высокую оценку заслуг предков и соответственно подчеркивала ее собственную социально-политическую значимость, обусловливала справедливость общественных представлений об исключительности и избранности старинных аристократических родов, особом покровительстве высших сил по отношению к ним. Подобные представления развивал Плиний Старший, утверждая, что «бог — это помощь человека человеку», т. к. она открывает путь к вечной славе, а обычай требует воздавать благодарность за благодеяние и возводить благодетеля в число богов (Plin. H. N., II, 5). Цицерон в последних философских трактатах «О славе» (De Gloria) (Cic. Philos. libr. frr., 8) и «Утешение» (Consolatio) (Cic. Philos. libr. frr., 9), от которых сохранились лишь фрагменты, также размышлял об обожествлении великих людей благодарными потомками. П. Грималь обратил внимание на то, что они могли быть политическими памфлетами, обличавшими «героев его времени», т. е. периода новой смуты, охватившей Рим {658} . Мы же подчеркнем тот факт, что эти рассуждения Цицерона поднимали проблему обожествления героя на философский уровень: права на славу и бессмертие достойны те, кто хорошо служил родине (Cic. Ad quir. post red., 5; 8; 10; De rep., VI, 321; De leg., II, 8-24; De nat. deor., III, 50). Правда, когда дело касалось конкретной личности, например Цезаря, ни сенат, ни принципиальные республиканцы, в частности Цицерон, ни даже умеренные цезарианцы не хотели его обожествления и отказывались признать этот акт (Cic. Phil., I, 3; ср.: Cic. Phil., II, 111). Думается, однако, что в данном случае определяющее значение играли не идеологические, а политические соображения.

Героизация личности не была чужда и сознанию социальных низов {659} , где традиционные римские представления удерживались наиболее прочно. Ряд исследователей совершенно справедливо, как нам кажется, видит проявление идеологии героизации личности в движении Гая Аматия или лже-сына Г. Мария {660} . Исходя из принципа отдаленного родства с Цезарем, он заявил о намерении мстить за его смерть, а на месте погребения соорудил алтарь и устраивал жертвоприношения (Liv. Per., 116; Арр. В. С., II, 148; III, 2). После расправы над Аматием толпа требовала от сенаторов соорудить алтарь и первыми принести жертву Цезарю (Арр. В. С., III, 3). Так традиция апофеоза предка-героя смыкалась с идеей его сакрализации.

Эти представления были результатом преломления в сознании римлян того факта, что появилась новая социально-политическая сила, стоявшая над людьми и отсутствовавшая в civitas — сила личности, эмансипировавшейся от общины и имевшей реальную возможность разрешить ту или иную конкретную ситуацию. В конечном счете все подобные изменения были обусловлены переходом от активной идеологии граждан к пассивному повиновению подданных. Героизация личности особенно активно развивалась в связи с активизацией военных действий. Необходимая вера в особые возможности и дар полководца поддерживала эти настроения [89].

На эти идеи опирались и триумвиры, выдвигая лозунг мщения за смерть Цезаря, придавая ему особый сакральный характер. Они муссировали идею дивинизации — divinitas — Цезаря. Наиболее заметные политические выгоды извлек из этого Октавиан {661} . С момента выхода на политическую арену он форсировал римский республиканский патриотизм. Он прекрасно понимал, какое значение может иметь для него причастность к божественной сущности Цезаря. Идея обращения к нравам предков и в области религии должна была удовлетворить настроения римского гражданства и создать идеологическую основу его личной власти [90].

Не менее важным этот аспект был и для Антония. Все свои первоначальные распоряжения и назначения на должности он объяснял волей Цезаря, подчеркивая таким образом сакральный, а потому нерушимый характер этих действий (Plut. Ant., 15). После обожествления Цезаря Антоний стал его фламином, внес предложение, чтобы пятый день Римских игр в честь Юпитера, Юноны и Минервы был посвящен Цезарю (Cic. Phil., II, 110). Он, таким образом, становился распорядителем этих игр.

Однако, по справедливому замечанию В. Н. Парфёнова, дивинизация Цезаря имела более глубокое основание и играла важную роль не только конкретно для Октавиана и Антония, но для триумвирата вообще: идеология и политика военных кругов были возведены на уровень государственных и подчеркивали сущность новой власти как коллегиальной военной диктатуры. {662}

В целом о религиозной политике триумвиров мало что известно. К тому же у них вряд ли было время продумывать этот момент. Однако очевиден тот факт, что в своем стремлении к auctoritas все они вместе и каждый по-своему стремились опереться на сакральные представления римлян, использовали одни и те же возможности. При этом триумвиры, видимо, руководствовались различными соображениями. Дело не только в возможности прямого влияния на события через участие в жреческих коллегиях, хотя и это имело немаловажное значение. Дело именно в возможности идеологического закрепления своих позиций.