Борис Тумасов - Жизнь неуёмная. Дмитрий Переяславский

Еще ехали степью, когда неожиданно прекратились дожди, резко потеплело, а днем в воздухе повисали серебристые нити паутины. В темной южной ночи запахло чабрецом и полынью, застрекотали кузнечики. С хрустом пощипывали траву стреноженные кони.

Князь не велел ставить шатер, а, разбросав потник по шелковистому ковылю и положив под голову седло, сладко дремал, довольный своей поездкой. Он надеялся, что теперь-то между ним и Андреем установится мир…

В Переяславле-Залесском Дмитрий не задержался, передохнув и приняв баню, отправился во Владимир. Издалека увидел, как отстраивается город. Уже встали заново стены и башни, подняли детинец, местами его подлатали камнем. Возвели сгоревшие деревянные церкви и хоромы. Из бревен срубили княжеский дворец и палаты митрополита с резными, затейливыми переходами.

Избы на посаде тесом крыли, реже соломой. Мастеровой люд наладил кузницы, гончарни, печи для обжига, плотницкие. По берегу Клязьмы баньки курятся, у дощатых причалов ладьи на воде покачиваются.

А за городскими стенами, где торговая площадь, ряды и лавки крыты свежим тесом, и все торжище владимирцы плахами вымостили.

Дмитрий усмехнулся: любят владимирцы свой торг. По воскресным дням здесь всегда людно. Свои ряды у каждого ремесленного человека: у кузнецов и плотников, гончаров и кожевенников.

А на полки выкладывают битую птицу, свисают на крючьях окровавленные туши - говяжьи, свиные, бараньи.

Радостно князю, - поднялась Русь от ордынского разорения.

Миновав церковь Воздвижения, по бревенчатой мостовой Дмитрий въехал в детинец. Все здесь было восстановлено, как и до ордынского набега, разве что запах свежеструганого дерева говорил, что совсем недавно детинец покинули плотники.

Княжеский дворец, митрополичьи палаты и боярские хоромы отличали италийскими стекольцами, а высокие ступени дворца, срубленные заново, и точеные балясины - все было сделано искусно, как на это способны лишь владимирские умельцы.

Издалека еще разглядели дозорные великого князя, зазвонили колокола, и Дмитрий, сойдя с коня в детинце, встал под благословение митрополита.

Поклонился Дмитрий собравшемуся люду, взошел по ступеням, отвесил поклон дворецкому Анкудину:

- Спасибо, Анкудин, постарался.

- Уж как мы, княже, остерегались, чтоб городецкий князь не сел во Владимире! Ждали тебя, по лесам хоронились. А кого лес не укрыл, те смерть на стенах от ордынцев приняли, иных в Орду угнали… Неправдами князь Андрей живет, неправдами.

Дмитрий нахмурился, но разговор дворецкого не поддержал. Миновав гридницу, направился в опочивальню. На ходу бросил:

- Вели, Анкудин, обед варить.

После Покрова сошлись бояре старшей дружины великого князя, чтобы вместе подумать, как покарать городецкого князя. «Виновен, - говорили они, - почто Русь зорил?!»

Сходились в дворцовой палате степенно, знали себе цену. В кафтанах длиннополых, золотой либо серебряной нитью шитых, высокие стоячие воротники бороды подпирают. В шапках горлатных. Рассаживались по лавкам вдоль стен, ждали митрополита и великого князя. Посреди палаты стол дубовый. В торце помост и стул высокий, на котором Дмитрий восседает, когда созывает бояр. А рядом сиденье для митрополита.

Вошел Дмитрий, сел в кресло и медленно повел очами по палате. Вот они, его старшие дружинники, верные боевые товарищи. Неожиданно шальная мысль нагрянула: «А может, кто из них сторону городецкого князя держит? И того хуже, в Орду доносит? Но нет, все они честно великому князю служат, из меньшей дружины в старшую пришли по делам, по заслугам. Вон высокий жилистый боярин Телепнев, рядом с ним Василий Митрохин, а чуть подальше черноволосый Алешка Козлов о чем-то переговаривается с Михайлой Еропкиным…»

Опираясь на посох, тихонько вошел митрополит Максим в монашеской рясе и камилавке черного бархата. Тщедушный, под очами круги, синие от бессонницы.

Сел в кресло по правую руку от Дмитрия и, положив руку на посох, осмотрелся.

Дмитрий дождался, пока первосвятитель уселся, заговорил:

- Другие мои, товарищи, бояре, с кем радость и горе делим. В трудный час позвал я вас, чтоб приговор услышать. Сами зрите, какие беды брат мой Андрей Руси причинил: землю нашу разорил, города пожег. А все почему? Власти великокняжеской алчет…

Внимательно слушали бояре и хоть ведомо им, о чем речь, однако ждали, что еще скажет Дмитрий. Боярин Телепнев не выдержал:

- Карать городецкого князя! Затряс бородой.

- Скликай ополчение, великий князь, - подхватил Василий Митрохин, - пойдем на Городец походом!

И зашумели:

- Разорить! Разорить!

Дмитрий ждал, пока все выкричатся. А Михайло Еропкин ладонь к уху приложил, вдруг всполошенно взвизгнул:

- Не сын он князя Невского, лишить удела! Отнять у него Городец!

Первосвятитель Максим посохом пристукнул, голос подал:

- Непотребные речи ваши, бояре, что советуете! - Повернулся к Дмитрию: - Не давай гневу своему излиться, великий князь, я тебе говорю. И вы, бояре, не распаляйте себя. Коли великий князь начнет, быть российской земле в смуте.

Бояре закивали согласно, а Дмитрий спросил:

- Каков совет твой, первосвятитель?

- В твердых руках власть держи, сыне. Братья вы, Невские, и вас Бог рассудит.

Бояре покидали палату с одним решением: Городецкому князю войны не давать, до поры повременить.

Многие ветры пронеслись над Русью, многими водами обновились реки. Омыли дожди леса и землю русскую, смыли кровавые следы ордынского набега, поднялась Русь.

Еще зимой, по первопутку, появился во Владимире ханский посол и велел доставить в Сарай лучших каменщиков. Великий князь назвал суздальских мастеровых. И вскоре погнали в Орду больше сотни русских умельцев.

С весны начали строить в Сарае ханский дворец. Делали его из точеного камня, и получался он великолепным, резным. А мастеровые из Бухары и Самарканда добавили в него легкости и украсили изразцами цвета лазури.

С рассвета и дотемна трудились мастеровые. Щелкали бичи надсмотрщиков, раздавались окрики, и падали замертво изможденные рабы, умирая на чужой земле.

Иногда на стройке появлялся Тохта, через узкие глаза-щелочки молчаливо смотрел, как снуют с раствором и камнем подсобники, стучат молоты мастеров и споро возводятся стены. Хан решил, дворец должен быть готов уже к следующему лету. Он думал, что жить в нем будет редко, ибо шатер из белого войлока, просторный и обдуваемый ветрами, - жилище, достойное потомка великих Чингиса и Батыя. Но этот дворец должен поражать величием тех, кто приезжает в столицу Золотой Орды. Гроза народов Чингисхан и его внук Батый покорили мир, а повелевать надо, не только нагоняя страх на королей и князей, но и подавляя их великолепием дворца и богатством, какими владеет хан. Чужеземцам надо испытывать страх и трепет перед повелителем монголов.