Владимир Успенский - Тайный советник вождя

— Николай Алексеевич, я хочу только одного, — сказал он. — Прошу справедливости. Есть документы, подтверждающие, что я возражал Сталину, смягчал его распоряжения. Вы же знаете. Есть моя докладная записка по исправлению ошибок ежовщины. Тогда многих выпустили, особенно военных: Рокоссовского, Горбатова, Букштыновича… Правильно?

— Да, — подтвердил я.

— И по делу Михоэлса возражал. Прошу, чтобы такие документы были приобщены к делу. А их нет. Они в сейфе Бекаури.

— За отказ Бекаури открыть вам секрет замков несгораемых ящиков вы его расстреляли, — жестко произнес я.

— Его приговорил суд. У него была и другая вина. Но личного сейфа Сталина нигде нет. И нет оправдательных бумаг. Как найти их?

— Не знаю.

— Николай Алексеевич, не лишайте последней надежды. Куда увезли сейф? Кому он нужен?

— Миллионам людей. И сейчас, и в будущем. Самой истории.

— Николай Алексеевич, где он? Вам же известно!

— Нет! — я произнес это настолько категорически, что Лаврентий Павлович опустил голову и вопросов больше не задавал.

18 декабря 1953 года Берия и шестеро его соучастников по государственным преступлениям предстали перед Специальным судебным присутствием Верховного суда СССР. Председательствовал маршал Конев. Членами этого специального суда были Шверник, Москаленко и еще несколько человек, представлявших партию, профсоюзы, общественность. Георгий Константинович Жуков участвовать в следственном процессе и в судебном разбирательстве категорически отказался, формально ссылаясь на то, что он лицо заинтересованное, не может быть объективным: сам преследовался Берией, а затем арестовывал его. А вообще-то еще раз проявилось различие между самостоятельным полководцем Жуковым и военно-политическим деятелем Коневым. Георгий Константинович сделал главное: в самый ответственный и рискованный момент приставил пистолет к виску Берии, вывез его из Кремля и изолировал в камере. Осуществил, можно сказать, бескровную революцию. Много лет Берия и Абакумов собирали на Жукова, на своего грозного соперника, компромат, убеждали Сталина, что маршал готовит антиправительственный заговор. Не убедили. И в этом сражении Георгий Константинович одержал победу: не его арестовал Лаврентий Павлович, а наоборот, Берия и Абакумов оказались в тюрьме. И не нужно суетиться, размениваться по мелочам — теперь и без Жукова справятся. А для Конева, который всегда чутко улавливал веяния с главных вершин, логично было воспользоваться ситуацией, дабы продемонстрировать свою преданность новой власти, Хрущеву и его окружению. И рассчитаться за прошлое. За осень сорок первого года, когда вся ответственность за разгром наших войск на дальних подступах к столице свалили на Конева, и Жуков буквально вытащил Ивана Степановича из когтей Берии, поручившись за него перед Сталиным, после чего Конева не только не расстреляли, но и поставили командовать Калининским фронтом. За сорок седьмой год, когда Конев, будучи заместителем министра Вооруженных сил, отстранил от должности командующего военным округом генерала Масленникова, не посчитавшись с тем, что генерал этот выходец из НКВД, выдвиженец Берии. И опять судьба Конева висела на волоске, мстительный Лаврентий Павлович ждал момента, дабы расправиться с прославленным маршалом… Не дождался.

23 декабря суд огласил решение: смертная казнь. После закрытия заседания Иван Степанович Конев вручил генералу Батицкому письменное распоряжение привести приговор в исполнение. Расстреляли Берию в тот же вечер, в 19 часов 50 минут, в том бункере-бомбоубежище, куда привозил меня прокурор Руденко. Стрелял Павел Федорович Батицкий, «правая рука» Москаленко, приверженец Хрущева и, естественно, в скором будущем маршал. Выпустил, насколько я знаю, несколько пуль из трофейного парабеллума.

Сразу после казни присутствовавшие при этом прокурор Руденко и генерал Москаленко вместе с Батицким от руки написали акт о том, что решение суда исполнено, и скрепили документ тремя подписями — повязали себя, как и Конев, кровавыми узами с Никитой Сергеевичем Хрущевым. Настолько прочными, что все четверо не могли не поддержать Хрущева, когда тот решился на то, на что не пошел даже Сталин: отстранил независимого и непредсказуемого маршала Жукова от воинской службы, изолировал от окружающих, учинив для него фактически домашний арест. Сиди, мол, на даче и огород разводи.

А с Берией наши умники поступили так. Труп его сожгли в крематории, а пепел развеяли, чтобы не осталось никаких следов от злодея, чтобы не было могилы, привлекавшей сторонников и последователей Лаврентия Павловича или, наоборот, его ненавистников — для глумления. Нет официального документа, нет места захоронения. Перестарались исполнители, создав еще одну тайну-загадку, питательную среду для предположений и домыслов. Поползли различные слухи. Начиная с того, что Лаврентий Павлович убит был без суда и следствия прямо в день ареста (такой страх он внушал), и кончая тем, что Берия не был расстрелян, его тайно вывезли в Аргентину, где он продолжает здравствовать. А я задался вопросом: почему именно туда, а не в Мексику или, скажем, в Бразилию? Потому, вероятно, что об Аргентине знают у нас слишком мало: какая-то далекая страна, покрытая дикими джунглями, в которых укрываются диктаторы и вообще высокопоставленные преступники: Гитлер, Борман, Берия и еще черт знает кто. В какой-то отстойник для международной нечисти превратила молва самое обычное и ни в чем не повинное государство.

Дворцовые перевороты всегда оплачиваются кровью: большой ли, малой ли, но обязательно. Тот, кому суждено победить, ликвидирует своих противников, а зачастую и наиболее активных соратников, вместе с которыми шел к успеху, но которые отныне либо превращались в его конкурентов, либо знали о победителе слишком много такого, что не соответствовало светлому образу нового господаря.

Хрущевский переворот, свершенный летом 1953 года, имел одну весьма существенную особенность. У Никиты Сергеевича не имелось непримиримых врагов, ему потребовалось лишь спихнуть с капитанского мостика и утопить несколько старых приятелей, соперничавших с ним в стремлении взять всю власть в свои руки. Хитроватый мужичок, выбрав удачный момент, первым пошел на риск и выиграл короткий, но очень опасный бой, устранив не противников, а своих же товарищей, сотрудников, даже некоторых собственных выдвиженцев. Не потому, что они намеревались сопротивляться воцарению Хрущева, — нет, они продолжали бы работать при нем, как работали прежде, но в принципе представляли потенциальную угрозу тем замыслам, тем планам, которые вынашивал Никита Сергеевич. Они связывали его старыми путами, ограничивали его маневр, рано или поздно могли причинить большой вред.