Владимир Успенский - Тайный советник вождя

Ну и, пожалуй, последний по счету, но не по значимости, «заяц», который был очень важен для Хрущева. И для меня тоже. Произошло событие, вызвавшее мое беспокойство, подвигнувшее еще и еще раз возблагодарить Бога за то, что сподобил меня держаться всегда незаметно, не заводить знакомств, не раскрываться. Лишь поэтому мало кто знал о степени моей близости к Иосифу Виссарионовичу. Видели, появлялся некто возле Сталина, но существенных ассоциаций это не вызывало. И все же встревожился я, когда узнал: по негласному поручению Хрущева генерал Рясной разыскивает личный архив Сталина. Причем очень настойчиво.

Понять Никиту Сергеевича было нетрудно. По его инициативе в недрах ЦК партии готовился к съезду пока еще секретный доклад с разоблачением культа личности Сталина, с осуждением его беззаконий, жестокости, ошибок — то есть намечена крупнейшая политическая акция с целью свалить все беды на умершего вождя, откреститься от него, обелив себя и выплеснув на предшественника всю грязную воду. Пусть отныне все камни критики колошматят по гробу покойника. Но не рискованно ли затевать очистительную операцию, когда у самого Хрущева рыло в пуху, когда не рассеяна черная хмарь собственных преступлений, — документальные подтверждения находятся неизвестно где и способны всплыть в любое время, а всплывши, смыть все замыслы Никиты Сергеевича, может, даже вместе с ним самим. Это заставляло Хрущева осторожничать с выпадами против Сталина. Он торопил своих людей, искавших и уничтожавших опасные для него документы. В Киеве и в Москве «чистились» архивы. Свидетели были убраны. Но оставался еще личный архив Сталина, наиболее страшный для Хрущева и его соратников. Там хранились досье на каждого из них. А что в этих папках? Пока они не окажутся в руках Никиты Сергеевича, он не мог чувствовать себя уверенно и спокойно. Какое спокойствие, когда сидишь на мине, способной взорваться!

Еще в 1953 году Хрущев создал комиссию по архиву Сталина, назначив себя председателем. То есть взял это направление полностью под свой контроль. Комиссия фактически не работала, зато Хрущев имел возможность действовать вроде бы не от себя лично, а от ее имени. Где сталинское хранилище, где пресловутый бекауриевский сейф, о котором с раздражением говаривал Берия? Сгинуть бесследно несгораемый шкаф не мог. Значит, надо искать. Активно, но не поднимая шума. Пусть занимается этим генерал Рясной, который из кожи должен лезть, чтобы отблагодарить своего заступника. Тем более что с февраля 1952 года и до смерти Сталина генерал Рясной ведал правительственной охраной, вхож был в помещения, где жил и работал Сталин, знал обслуживавших его людей. (Это действительно так: несмотря на скрытность и самоизоляцию Иосифа Виссарионовича, на замкнутость его приближенных, Рясному удалось выяснить кое-что, хотя, разумеется, далеко не все. — Н. Л.) Во всяком случае, Рясному известны были некоторые нити, способные привести к желанной цели. А возможности для поисков у начальника столичного Управления внутренних дел были неограниченные, он мог использовать любые средства, любых специалистов и производить это в служебном порядке, не привлекая постороннего внимания.

Я в ту пору, отстранившись от всяких дел, ничем не проявляя себя, коротал время на даче или в городской квартире, разбирая старые бумаги, делая кое-какие записи. Изредка виделся с Будённым, с Жуковым, с адмиралом Кузнецовым и генералом Беловым. Поддерживал связь с некоторыми товарищами, продолжавшими работать на высоких постах. Их сообщения, а также логика и интуиция помогали мне следить за действиями Рясного и даже предугадывать его поступки. Изобретательностью он не отличался, но в последовательности ему не откажешь.

Вместе со своими помощниками генерал-лейтенант Рясной «профильтровал» все бумаги, вывезенные на Лубянку после смерти Иосифа Виссарионовича из его кремлевской квартиры, из кабинета и с кунцевской дачи. Там имелись документы, представлявшие интерес для истории: рукописи, черновики речей, постановлений, указов и приказов, наброски планов. Были письма. Вырезки из газет и журналов. Книги с пометками на полях. Нужный материал для исследователей, но совсем не то, что требовалось Хрущеву. Эти бумаги после отработки были переданы в ЦК партии, в ведомство Суслова.

Производился опрос обслуги, охранников: кто что видел, знает или предполагает? При этом никто не смог назвать даже дату, когда был вывезен из Кремля бекауриевский сейф. И уж тем более — кто его увез и куда.

Вспомнили о том, что из официальных лиц первым после смерти Сталина в одиночку побывал на Ближней даче Дмитрий Тимофеевич Шепилов. Составил там, в частности, опись имущества Иосифа Виссарионовича. Хрущев побеседовал с Шепиловым без свидетелей, но эта беседа не удовлетворила Никиту Сергеевича, если и рассеяла его предположения, то не все. Надо сказать, что Хрущев, в общем-то разбиравшийся в людях, относился к Дмитрию Тимофеевичу весьма уважительно, ценил его ум, образованность, организаторские способности, искреннюю веру в коммунистическое будущее человечества. Однако после упомянутого разговора с Дмитрием Тимофеевичем заметно охладел к нему, отодвинул подальше, а в конечном счете приписал к антипартийной якобы группе. И не просто включил в ее состав наряду с Молотовым, Кагановичем, Маленковым, Булганиным и Ворошиловым, но с насмешливо-уничижительной формулировкой: «и примкнувший к ним Шепилов». Вот и вошел в историю Дмитрий Тимофеевич не по своим заслугам, а только как человек «с самой длинной фамилией». Умел мстить Никита Сергеевич.

Мысль о пухлом досье, в котором собраны сведения не столько о достижениях Хрущева, сколько о порочащих его или сомнительных фактах, вызывала, вероятно, боль в большой бритой голове Никиты Сергеевича. Он ощущал, улавливал тягостное притяжение злополучной для него папки, она действовала как слабый, но постоянный магнит, дающий возможность стрелке прибора указывать лишь общее направление поиска, но не точное место. Не случайно же обзавелся Хрущев дачей в том прекрасном районе, где Истра впадает в Москву-реку. Проводил там много времени, построил большую плотину с проездом для машин, которая не только подняла уровень воды, но и соединила берега Москвы-реки, открыв прямой путь Никите Сергеевичу к Жуковке, Усову, Калчуге, к Знаменскому, к лесному массиву, укрывавшему дачу его сподвижницы Екатерины Фурцевой, обиталища еще ряда деятелей сталинского и хрущевского периодов. «Мы с тобой два берега у одной реки», — напевал Никита Сергеевич, прогуливаясь по этим местам. Тянул магнит.

Мне, между тем, стало известно, что люди Рясного с миноискателями и металлическими щупами обследуют территорию Ближней и Дальней дач, даже за оградами той и другой. Я в общем понял главную ошибку Рясного: он шел сложным путем, считая, что такую ценность, как бекауриевский сейф, упрячут очень хитро. Подобным образом поступил бы он сам. Не дорос генерал до понимания того, что самая большая сложность — в простоте. Только прийти к простому решению очень трудно. Шкатулка баснописца Крылова тому пример.