Габриэль Городецкий - Миф «Ледокола»: Накануне войны

Криппс действительно заявлял послу США в Москве Штейнгардту, что он вполне может представить молчаливое согласие его правительства с вторжением Германии в Россию в обмен на мир 93. Его искренняя вера в сепаратный мир была в значительной мере вызвана его изолированностью в России и тем, что его не было в Лондоне во время массированных бомбежек, когда утвердился непререкаемый авторитет Черчилля как национального лидера. Майский же был свидетелем «часа славы» Черчилля, и он сомневался в возможности сепаратного мира — вопреки мнению в Кремле 94. Майский постоянно колебался между собственными убеждениями и теми оценками, которых, как он предполагал, ждал от него Сталин. В конечном итоге, как будет показано ниже, его колебания также способствовали ошибочному анализу руководством страны надвигающейся опасности.

Русских, встревоженных неудачным поворотом событий в связи с соглашением с Югославией, преследовала теперь навязчивая мысль о том, что Черчилль стремился вбить клин между ними и Германией. Чтобы исключить какой-либо тайный сговор с Англией, они быстро сообщили немцам существо меморандума Криппса 95. Выражением официальной реакции стали помещенные в «Правде» прямолинейные обвинения в адрес США и Англии, составленные в том же духе 96. Страх перед тем, что Англия может помешать достижению политического решения с Германией, также объяснялся ощущением беспомощности, которое, как замечал Майский в беседах с представителями английского руководства, охватило их 97. Появились версии, которые, как казалось, подтверждали многие имевшие хождение слухи и версии советской разведки о том, что Англия, возможно, даже на станет оказывать помощь России в случае германского нападения, и что «она или немедленно заключит с Германией мир или приостановит военные действия против Германии»98. К тому времени как предупреждение Черчилля дошло до Сталина, оно, очевидно, могло оказать воздействие, прямо противоположное своему замыслу. Подозрительность советского руководства только усилилась. «Вот видите», — сказал Сталин Жукову, — «нас пугают немцами, а немцев пугают Советским Союзом и натравливают нас друг на друга. Это тонкая политическая игра»99.

Майскому было после этого поручено проверить содержание меморандума Криппса, который, очевидно, ошеломил Москву. Пойдя на совершенно беспрецедентный шаг, Москва сообщила Майскому полный текст меморандума. Эти предупреждения и меморандумы были расценены в Москве как умышленная попытка втянуть Россию в войну на стороне Англии путем создания видимости переговоров. Особенное беспокойство вызывал второй меморандум. Ведь только за неделю до его направления Майский предупреждал Идена, что эти документы составлены «не в таких выражениях, чтобы вообще создавать какое-либо впечатление»; новый же меморандум был похож «на плохую шутку». Особый интерес для Майского представляла информация Батлера, бывшего активного сторонника умиротворения Германии. В бытность Галифакса министром иностранных дел он был его правой рукой — парламентским заместителем. Батлер и Майский терпеть не могли друг друга. Но Майский был мастером добывать ценную информацию, прибегая в ходе разговора к сарказму и провокационным уловкам. Майский раскрыл опасения русских, что документы, подобные предложениям Криппса, могут быть умышленно разглашены. Батлера позабавила бурная реакция Майского, но он подтвердил подозрения советской стороны, что взгляды, выраженные Криппсом, в основе своей утверждены правительством.

Перевод беседы с балканского вопроса на Балтику должен был, как ожидалось, подвергнуть намерения англичан последнему решающему испытанию. Английское заявление по этому вопросу стало бы выпадом против немцев и доказательством того, что вопрос о сепаратном мире не стоит. Таким же образом Майский сменил тему беседы, переведя ее на обсуждение Ближнего Востока, стремясь узнать, не ослаблены ли усилия армии. Батлер проявил явно пораженческий настрой, признавшись, что «в связи с разгромом Югославии положение англо-греческих войск становится катастрофическим». В целом Майский нашел мало утешительного в оптимизме Батлера, заявившего, «что впереди перед Англией лежат тяжелые месяцы, но что в конечном счете она все-таки победит» 100. Майский счел этот оптимизм безосновательным.

Состоявшийся 10 мая 1941 г. полет Рудольфа Гесса, заместителя Гитлера, по нацистской партии, с миссией мира в Англию остается одним из наиболее странных эпизодов второй мировой войны. События, связанные с предупреждением Черчилля и угрозами Криппса относительно сепаратного мира, дают тот самый ключ к всепоглощающей озабоченности Сталина делом Гесса, который так долго искали. Эти события проливают новый свет на ошибочную советскую оценку английских и германских намерений накануне 22 июня 1941 г. Сосредоточившись на германо-советском сотрудничестве в 1939–1941 гг., историки не обращали внимание на имеющий столь же важное значение страх перед перспективой заключения англо-германского мира. Этот страх, как представляется, серьезно ограничил способность Сталина к анализу информации и способствовал параличу, становившемуся все более очевидным по мере приближения германского нападения.

Гесс в определенной степени стал играть роль козла отпущения за ошибки в оценке намерений Германии, допущенные не только Сталиным, но и рядом политиков и военных. Из-за того, что взаимная подозрительность так и не исчезла на протяжении всей войны, Гесс оказался в опасном амплуа потенциального эмиссара. Все это объясняет настойчивое требование советской стороны держать его в тюрьме в Шпандау до самой смерти, которая наступила много лет спустя после освобождения остальных военных преступников. Впервые гипертрофированные подозрения Сталина проявились осенью 1942 г. Он обвинил Черчилля в том, что тот ведет курс на поражение России в войне, отказываясь открыть второй фронт и прерывая отправку северных конвоев в Россию, а также «по вопросу о Гессе, которого Черчилль, по-видимому, держит про запас…» 1. Криппсу, тогда члену Военного кабинета, было поручено подготовить самый полный и точный отчет о деле Гесса, который, к сожалению, не успокоил Сталина. Может быть, это произошло потому, что, по настоянию цензора, были сняты упоминания о беседах, которые лорд Саймон и лорд Бивербрук вели с Гессом в 1941 г., хотя Сталину эта информация была хорошо известна 2.

Сталинская интерпретация дела Гесса проявилась во время визита Черчилля в Москву в октябре 1944 г. После того как поделили Восточную Европу на точно определенные зоны влияния, выпили и поужинали, Сталин поднял вопрос о Гессе. Черчилль изложил эту часть беседы с юмором, но в то же время точно: