Вячеслав Софронов - Отрешенные люди

- Рад вас видеть, Гаврила Андреевич, - с улыбкой протянул он руку навстречу вошедшему в кабинет Кураеву, меж тем внимательно вглядываясь в его глаза, пытаясь уловить в них растерянность или смущение. Но или поручик хорошо владел собой, или он действительно ничуть не был смущен, попав в святая святых российской дипломатии, кабинет канцлера, где задумывались и вершились хитроумные ходы, плелись интриги, строились планы. Нет, он открыто улыбнулся графу и тотчас сел в предложенное ему кресло в непосредственной близости от ящика со змеями, которые тут же отозвались на его появление злобным шипением. - Да вы не смущайтесь, - подошел к клетке Алексей Петрович, - гадов ползучих держу, чтоб напоминали они мне о подлости людской. Не боитесь?

- Чего? - переспросил Кураев. - Гадов или подлости людской? Не то чтоб боюсь, но ни укус, ни предательство на себе испытать не желаю. Сказано Господом нашим Иисусом Христом: "Не искушай", - вот и стараюсь жить, как в святом Писании заповедано.

- Да неужто? - потер сухие желтоватые кисти рук граф. - Неужто вы, поручик, в ваши лета, будучи совсем молодым человеком, и по заповедям Божиим живете? Ушам своим не верю!

- По заповедям или нет живу, то батюшке на исповеди судить и мыслить, но коль человек я крещеный, и родители мои с испокон века православной веры придерживались, то и мне надлежит ее держаться. Может, ваше сиятельство сомневается в том?

- Упаси Господи! - замахал граф руками и отошел к своему огромному столу, уставленному химической посудой, присел в старое кресло. - Ни чуточки в том не сомневаюсь, а скорее, наоборот, рад тому, что встречаются еще в наше время люди, кои за веру нашу отцовскую радеют. Премного рад тому. Хорошо, хорошо... Только я вас не для беседы о догматах веры пригласил, а по делам важным, государственным...

- О том я догадываюсь, - тихо произнес поручик, оглядывая незаметно необычное убранство кабинета. Но сам он при том недоумевал: для какой цели столь неожиданно понадобился графу, сделав, впрочем, предположение, что тот самолично пожелает услышать о его прошлой поездке в Сибирь. Но доклад о том он давно подал вышестоящему начальству, и оно имело возможность доложить о том канцлеру.

- Слышал я, будто бы имеются у вас в столице обширные знакомства среди особ, занимающих важное положение при дворе... - начал граф издалека, однако Кураев тут же понял, куда он клонит:

"Наверняка за кем-то шпионить заставит", - с тоской подумал он и вздохнул. Отказать графу он не мог, поскольку находился по службе в непосредственном подчинении ему, но мог сослаться на срочную поездку в Митаву.

От Бестужева-Рюмина не укрылся вздох поручика, и он посуровел, сжал тонкие губы, стал говорить резче, напористее:

- Не к тому спрашиваю, что желаю соглядатаем вас приставить к кому-то из них, а по причине более важной, коей все мы служим, почитая за главнейшее - сохранить покой и благоденствие матушки-государыни нашей и подданных ее. Потому соизвольте ответить: многих ли молодых людей из петербургского общества вы знаете и с кем из них близко знакомы?

- Да как сказать, ваше сиятельство, не считал знакомцев своих, не было нужды ранее в том... С кем в кадетском корпусе учился, с кем по полку знаком, с иными через друзей. Вы бы лучше спрашивали, а я уже отвечать буду.

- Извольте, - насупился граф, чувствуя, что разговор с Кураевым не входит в заранее намеченное им русло, как он сам на то рассчитывал. Извольте сказать, знакомы ли вы с графом Воронцовым?

- Графом Михаилом Илларионовичем? - встрепенулся Кураев, никак не ожидая, что канцлера может интересовать непосредственно его подчиненный, занимающий должность вице-канцлера. - Лучше бы вам, ваше сиятельство, у него поинтересоваться: знает ли он меня, а не наоборот...

- Вопрос задан, и извольте дать ответ, - постучал кончиками пальцев Бестужев-Рюмин по мраморной крышке стола, и тот, кто хорошо знал привычки графа, отметил бы, что это плохой признак.

- Графа Воронцова весь Петербург знает... - развел руки Кураев. Соответственно, и мне его личность известна.

- А в близких ли отношениях с ним находитесь?

- Как понимать? В близких? Скорее нет, раскланиваемся при встречах, но так, чтоб в одной компании или дома у него бывать, не случалось.

- Братья Чернышевы вам знакомы?

- Конечно, - живо кивнул головой поручик, - с Иваном мы вместе в кадетах ходили по молодости, а вот служить врозь пришлось. К ним в дом захаживал, не скрою...- Кураеву уже совсем не нравился этот разговор, более похожий на допрос.

- Елагин Иван Порфирьевич? - не давал ему даже лишнее слово вставить граф.

- Нет, с ним и вовсе не знаком, - подумав, ответил Гаврила Андреевич, пытаясь сообразить, почему канцлер именно в таком порядке называет фамилии

- Хорошо, очень хорошо, - граф вскочил с кресла, прошелся по кабинету, - сидите, сидите, - остановил движением руки Кураева, заметив, как тот хотел подняться, считая своим долгом также оказаться на ногах в присутствии прохаживающегося графа, - лучше думается на ходу, - пояснил он. - Надеюсь, вы понимаете, что все сказанное меж нами должно остаться в стенах этого кабинета? - ненадолго задержался он перед поручиком и пошел дальше делать круг за кругом - после того, как тот утвердительно кивнул головой. - Не буду спрашивать, знаете ли вы что-либо о тайных обществах, что в последнее время стали появляться у нас в России. Вы можете оказаться членом одного из них, а там такие берут присягу о молчании, хотя, на мой взгляд, давши единожды клятву, давать кому бы то ни было в другой раз негоже. Так вот, не спрашиваю вас о принадлежности к тайному обществу, но суть нашей встречи в том, что желаю знать, о чем на тех собраниях говорится и что готовится. Это говорю как ваш, поручик, непосредственный начальник и, извините, вынужден напомнить о том еще раз, прошу сохранить в тайне не только наш разговор, но и само посещение моего дома. Не знаю, каким образом вы сумеете попасть на то собрание, но не позднее десяти дней жду вас с подробным докладом обо всем, там происходящем. И никаких бумаг! - граф особенно выделил последнее слово и надолго замолчал, видимо, обдумывая, все ли он сказал Кураеву.

Пока они беседовали, на улице почти стемнело, но граф не велел подать свечей, и сейчас они находились в потемках, освещенные слабым светом разноцветных стекол потолочного перекрытия. На Кураева падала полоса красного цвета, и он с интересом разглядывал собственные руки, казавшиеся обагренными кровью или вымазанными соком спелой вишни. На Бестужева-Рюмина, наоборот, струился тусклый свет зеленоватого оттенка, и он был похож на гигантскую жабу или лягушку. Ощущение нереальности происходящего вдруг овладело Кураевым, и он чуть было не ущипнул себя, чтоб убедиться, не спит ли он, не в бреду ли, но голос канцлера прервал его размышления.