Вячеслав Софронов - Отрешенные люди

- Пустое все, - слабо отмахнулся Василий Павлович и снова закашлял, бумага, она бумага и есть... Я те сколь хошь таких напишу. Прибыли от нее никакой не будет...

- Будет, батюшка, еще как будет, вот те крест, - истово перекрестился Иван на икону, - найду то золото. - Тут Зубарев-старший собрал все силы и сел на кровати.

- Подай сюда образ, - приказал он.

- Зачем? - не понял Иван.

- Подай мне образ! Кому говорю, - было видно, как тяжело дается ему разговор, но он держался и тянул руку в сторону иконы, висевшей на противоположной стене. - Клясться станешь мне на образе, что дурь свою из башки выбросишь и забудешь про свои рудники и прииски.

На шум вбежала Варвара Григорьевна, вслед за ней шагнул в спальню и полковник Угрюмов, с удивлением глядя на отца и сына, показалась в дверном проеме прижавшая руки к груди Антонина.

- Ляг, Васенька, ляг, - бросилась Варвара Григорьевна к постели, - чего расшумелся, послали за батюшкой уже, Катенька сама пошла. Ложись, миленький.

- Не лягу! - закатил глаза под лоб Зубарев-старший. - Пущай он мне перед смертью слово даст, последнюю волю мою исполнит: про прииски свои забыть, - и, не договорив, он упал на подушки и потерял сознание.

- Иди, Иван, иди, - чуть ли не силой вытолкнула Варвара Григорьевна сына из спальни, - а ты, Димитрий, помоги мне его уложить поудобней. - Ишь, расходился, Аника-воин, - покачала она маленькой головой, подхватив мужа за плечи и подтягивая его вверх.

Иван, весь бледный, продолжая держать сенатскую бумагу в руках, вышел в небольшой коридорчик, соединяющий меж собой жилые комнаты. Тут, возле большой, обитой железом печи, стояла растерянная Антонина, потянулась к нему, шагнула навстречу и заплакала, припав к груди.

- Ты хоть чего ревешь? - раздраженно отодвинул ее от себя Иван. - Али виновата в чем?

- Прости меня, Вань, ребеночка нашего не сберегла, прощения мне нет за это никакого, - сквозь слезы проговорила она.

- Твоей вины в том нет, - вздохнул Иван и легонько провел ладонью по ее мокрой щеке, - на исповеди была? Вот и ладно, - успокоил, как мог, жену и, полуобняв за плечи, повел на кухню, куда скоро пришли мать и крестный. - Как он там? - спросил, кивнув в сторону спальни.

- Плох, - покрутил седой головой Угрюмов, - долго не протянет. А мать, настрадавшись за последние дни, при появлении в доме мужчин, ощутив поддержку, вдруг успокоилась, слезы перестали течь непрерывным потоком по ее лицу, и она села в теплый угол возле печки, где любила обычно сидеть зимними вечерами, когда все расходились по своим комнатам, и неожиданно проговорила:

- Зима, видать, нынче студеная будет, по всем приметам выходит.

Хлопнула входная дверь, и послышалось тихое покашливание незнакомого мужчины. Иван выглянул в прихожую, увидел местного священника - отца Порфирия, который нынче венчал их с Тоней, за ним стояла Катя, держала в руках какой-то узелок. Иван вернулся на кухню, взял с полки новую свечу, зажег ее от стоящей на столе и, ни к кому не обращаясь, сказал:

- На чердак схожу, - и ушел, а вслед за ним уплыла и длинная тень его коренастой, плотно сбитой фигуры.

- К голубям своим пошел, - вздохнула мать.

2.

Отец умер через день, в пять часов утра. Тихо и мирно, не приходя в себя. Ивану так и не удалось продолжить начатый с ним разговор. Хотя... отец и так успел высказать свое предсмертное желание, чтоб сын выбросил из головы эти прииски, не дурил, а занялся, как и он, торговым делом.

Стоял хмурый декабрьский день, когда траурная процессия в несколько десятков человек вышла со двора Зубаревых. Четверо парней несли гроб на руках, впереди шли женщины из соседок и раскидывали через каждые два-три шага еловый лапник. Иван с матерью и сестрой Катериной шли позади гроба, сосредоточено глядя себе под ноги. Варвара Григорьевна не выпускала из рук платка, всхлипывала, отирая беспрестанно льющиеся слезы, и что-то неслышно шептала. На похороны приехал и Андрей Андреевич Карамышев, правда, без жены, оставив ее при хозяйстве в деревне. Он поддерживал под руку Антонину, которой, как казалось Ивану, труднее всего далась эта смерть. Братья Корнильевы шли в один ряд, сняв с головы богатые шапки, торжественно неся их перед собой, уже одним этим показывая свою значимость и важность.

Михаил Григорьевич накануне намекнул Ивану, что он вкладывал деньги вместе с его отцом на закупку партии сукна. Продавать должен был Василий Павлович Зубарев в своей лавке, и все расчеты вел он. Теперь трудно было разобрать, где чей товар, и Михаил Григорьевич предложил Ивану доторговать сукном, а уж потом поделить выручку. Иван согласился. Если бы Корнильев предложил купить или даже забрать отцовскую лавку, он пошел бы и на это. Ивану же нужны были деньги на новую экспедицию к башкирцам, да еще и старые, привезенные им ранее, образцы руд требовалось выплавить, узнать, на что они годятся, а для этого требовался мастер-рудознатец, который задаром работать на него не станет.

Процессия меж тем дошла до ворот Богоявленской церкви, навстречу вышел пожилой диакон и торопливо раскрыл обе половины тяжелых кованых дверей.

Пока шло отпевание, Иван несколько раз выводил мать на улицу, давая подышать ей свежим воздухом. К храму все подходил и подходил окрестный народ, женщины осторожно целовали Варвару Григорьевну во влажную щеку, мужчины кланялись Ивану и, сняв шапки, входили внутрь. К концу службы собрался почти весь приход, желая проводить в последний путь всем известного купца и соседа Василия Павловича Зубарева.

До подъема на гору гроб несли на руках, а там положили на сани, застеленные широким бухарским ковром, привезенным все теми же Корнильевыми. Когда лошадь поднялась почти до половины взвоза, навстречу похоронной процессии неожиданно вылетел из-за поворота небольшой возок, которым управлял Василий Пименов. Был он без шапки, в тулупе нараспашку, и, похоже, уже с утра успел где-то хорошо принять.

- А я уже почти к самому кладбищу сгонял! - почти с радостью закричал он.

- Ишь ты, надрался уже, - неодобрительно проговорил Федор Корнильев.

- Перекладывайте гроб ко мне на санки, - предложил вдруг Пименов. - Я своего дружка милого рысью домчу.

- Да он что, совсем пьян? - послышались голоса из толпы. К Пименову, важно ступая, подошел Михаил Корнильев и что-то долго втолковывал ему. Тот не соглашался, не желал уступать дороги, а потом вдруг не сдерживаясь заплакал, заревел как-то басом и крикнул, размахивая кулаками:

- Он меня, покойничек-то, при жизни, ох, как шибко обидел! Да я мужик простой, зла долго не держу. Чего отец заварил, то сынку его расхлебывать придется. Дочку-то мою соломенной вдовой оставил!

Ваську Пименова, в конце концов, отвели в сторону, процессия тронулась дальше, а он еще долго всхлипывал и кричал что-то вслед, выкидывая вверх то одну, то другую руку. Иван покосился на Антонину, она была словно в забытье и, казалось, не обратила никакого внимания на непредвиденную остановку. Зато Андрей Андреевич Карамышев несколько раз глянул на Ивана и, повернувшись, что-то спросил у Федора Корнильева. Тот на ухо ответил ему, и на этом все, вроде как, и закончилось.