Alexandrov_G - Дверь в стене

У Америки не было армии. Она сознательно пошла на этот шаг, чтобы её не воспринимали слишком уж серьёзно, ну в самом деле - это что ж за Держава без армии? Смех один. А если у вас нет армии, то и воевать в горячем смысле вы не можете, как можно сражаться тем, чего у вас нет?

Мало того, Америка всему свету показывала, что она и в войну-то ввязываться не очень хочет. Вот и в президенты там выбрали - миролюбивейшего и либеральнейших убеждений бывшего президента университета, книжного червя, противника всех и всяческих войн, he kept us out of war, а вы как думали?

Думали в ихних европах разное, но, когда подпёрло, то с того берега Атлантики призывно замахали руками. "Будь гостьей, драгоценная наша!" И Америка смутилась, потупилась. "Да я даже и не знаю…"

- Давай, давай, - кричали ей. - Ты посмотри, какая ты дебелая да здоровая! Давай к нам, у нас тут весело!

- Да у меня даже и армии нет, и вообще я не по этому делу, мне бы пахать, строить, плавить, ну ещё на бирже иногда играть, не без этого, но у вас же там воевать надо, а я даже не знаю с какого конца за ружжо браться… Да и посуды у меня тут немытой куча.

- Давай, давай, - хором кричали ей англичане с французами, - ну и что, что армии нет, армия дело наживное, мы тебе покажем - здесь зарылся, там газку пустил, это нетрудно. Не умеешь - научим, а захочешь - и заставлять не будем. Тяжело в учении - легко в бою. Пуля дура - штык молодец. Ты, главное, нефти чуток захвати, а то мы последний стакан допиваем, а что до закуси, то она у нас богатая, так ты как?

- Ну, ладно, - сдаваясь, сказала Америка, - что с вами, озорниками, поделаешь, так и быть, попробую. Может, чего путное и выйдет.

На заключительном этапе Первой Мировой (необходимое уточнение - это сегодня мы знаем, что 1917-18 это завершающие годы мясорубной четверолетки качества, а тогда никто не знал, сколько ещё продлится война) у Антанты возникла острая проблема с личным составом.

На Западном Фронте элементарно не хватало людей, что превратило их в ресурс ценный, если не сказать драгоценный, "не люди, а золото". Поэтому в качестве вступительного взноса за счастье "вступить в клуб" с американцев первым же делом потребовали не солдат (их у СаСШ фактически не было), а потребовали - рекрутов. Причём по тогдашним и выглядевшими очень реалистичными прикидкам англо-французы посчитали, что обойдутся они 500-ми тысячами человек и довели эту цифру до американской стороны.

"ОК, - послушно сказали в Вашингтоне. - Война есть война. Принимайте."

И людской поток хлынул через океан. "Американцы идут."

Вот они дошли до Лондона:

И в Лондоне они не остановились, и пошли они дальше. Минуло, спасибо партии, лето, кончилась осень, настала зима, а они всё идут и идут:

И конца им не было видно. И происходило это потому, что шли не только люди, но шли и события, и шли эти события всё хуже и хуже. Для Антанты. После провала летнего наступления на Восточном Фронте Антанта уловила запах жареного, а между тем к концу 1917 года через океан из затребованного полумиллиона успело переправиться 180 тыс. человек, а, не успел начаться год новый, как между Россией и Германией (а также Австро-Венгрией, Оттоманской Империей и Болгарией) был подписан брест-литовский мир, первым же следствием которого стало то, что немцы начали перебрасывать войска с Фронта Восточного на Фронт Западный.

Мир очень хорошо знает, что такое немецкая армия, так вот теперь это немецкое качество начало перерастать ещё и в количество, и к лету 1918 года немцев на Западном Фронте стало больше, чем противостоявших им сил Антанты. О первоначальном лимите в 500 тыс. призывников забыли тут же, французы в панике закричали - "дайте людей, дайте-дайте-дайте, обученных, необученных, больших, маленьких, белых, чёрных, дайте любых, только - ДАЙТЕ!"

И Америка начала давать. Давать по-настоящему, так, как это умеют делать американцы. В июле 1918 года, "на пике" событий, во Францию каждый день прибывало 10 тыс. американцев. В день - по дивизии. И, отправляя "ограниченный контингент" в Европу, Североамериканские Соединённые Штаты не забывали и о себе. К концу года (к финалу Великой Войны) они располагали армией численностью в четыре миллиона человек (напомню, что всего полутора годами раньше, когда их "пригласили" повоевать, американская армия имела в своём составе всего 133 тыс. военнослужащих). И более половины этой армии было переброшено в Европу. И из расквартированных во Франции двух миллионов солдат полтора миллиона находились на передовой.

Всего в течении пары месяцев немцы потеряли численное преимущество. Французы перевели дух и вздохнули с облегчением. Они явно не понимали, что происходит. Вот англичане, те да, те понимали, те видели все последствия, но они просто не видели другого выхода.

А французы радовались, да и как им было не радоваться, вот они встречают пересекшего в условиях строжайшей секретности Атлантику генерала Першинга, командующего американским экспедиционным корпусом в Европе:

Першинга торжественно привечали в Париже, в рамках спешно состряпанной "идеологической кампании" американскую военную делегацию повезли на могилу маркиза де Лафайета, где Першинг сказал несколько приличествующих моменту слов и где прозвучало ставшее с тех пор знаменитым - Lafayette, we are here!

"Лафайет, мы здесь!"

Сегодня считается, что сказал это сам Першинг, но в реальности эти слова принадлежат не ему, а его помощнику полковнику Чарльзу Стэнтону, но дело не в этом. Французы не понимали "момента", они будто ослепли, им отказало их знаменитое "галльское остроумие", они в упор не видели потусторонне нечеловеческого сарказма фразы, они искренне понимали её в наибуквальнейшем смысле. Они видели в Першинге грубого солдафона, кусок пушечного мяса, который целью своей жизни видит, как бы ему поскорее умереть за "ценности европейской цивилизации", за "матучку Марианну".

И самообмануться им было тем легче, что американцы и в самом деле умирали. Но вот только за кого?

Это колонна американцев на подходе к фронту:

На обочине сидят англичане. Они уже знают, что такое война и теперь им предстоит обучить военному делу прибывших американских новобранцев. Зелёных новичков. Зелёных настолько, что, как свидетельствовала современница событий и притом француженка, - "провожая их на фронт мы плакали горше, чем когда провожали своих солдат."