Доминик Бартелеми - Рыцарство от древней Германии до Франции XII века

Историки прошлого, несомненно, слишком упрощали феодальное общество, предполагая, что в основе всех обязанностей знати лежал оммаж в руки, а в основе всех крестьянских повинностей — серваж. На самом деле в IX и X вв., похоже, было два ритуала, и Дудон Сен-Кантенский, а также Рихер Реймский вслед за Эрмольдом Нигеллом упоминают целование вассалами королевской ступни. И, главное, документация в отношении «верных» короля и князей не всегда дает четкий ответ: все ли они приносили оммаж? Может быть, отношения верности были, скорей, взаимными либо некоторые были избавлены от принесения оммажа в пользу более эгалитарной дружбы? Гуго де Лузиньян, изъявляя верность графу Пуатевинскому и принося ему оммаж, рассчитывает, что к нему самому будут относиться с уважением, поддерживать как сеньора замков, и ему претит приносить другой оммаж, хоть бы и за четверть замка, Бернару Маршскому, которого он считает равным себе {244} 244 Le Conventum. 1. 98-100. . Когда твоим сеньором «делают» человека, равного тебе по рангу, это несколько обидно, потому что ставит тебя на ступеньку ниже него в иерархии знатных семейств. Зато положение непосредственного вассала короля или герцога придает тебе значимость сеньора замков! Наконец, повторим: для всех, кто приносил оммаж в руки, пусть даже это были самые заурядные всадники, этот ритуал означал, что его участник — не серв; большего не требовалось, чтобы его не путали с сервами-министериалами.

Итак, оммаж в руки — это был знак серьезный, и в первом феодальном веке (до середины XI в.), похоже, его так запросто не приносили нескольким сеньорам в одно время. Он создавал солидарность по оружию, обязывал вассала помогать и советовать сеньору, а сеньора — покровительствовать вассалу. Их невозможно было упрекать, что они помогают друг другу, их скорее осуждали, если они этого не делали. Однако историки Нового времени часто не знали контекста и точных границ этого ритуала, этой связи, видя здесь лишь частную сделку, договор найма подручных, тогда как это был, скорей, демонстративный жест, договоренность, заключаемая между знатными воинами на их plaid'ax. В самом деле, принесение оммажа часто было знаком и формой примирения. И он позволял делить права на спорное владение. Так, Фульк Нерра, граф Анжуйский, принес оммаж Гильому V Аквитанскому за Сент {245} 245 Ademar de Chabannes. III. 41. . В основе соглашений такого типа лежало представление, что сеньор передает нечто (землю, замок) и взамен получает право контроля над этим владением и службу вассала — по меньшей мере мир с ним. Разве тот же Фульк Нерра не предложил в миг слабости своему главному сопернику Эду Блуаскому принести ему оммаж против всех, «если только это не затронет короля и тех, к кому он привязан особо близким кровным родством»? {246} 246 Puxep. IV, 91. С . 175. А потом отказался от своего предложения, когда король Гуго Капет привел ему подкрепление в двенадцать тысяч человек!

Следовательно, отношения между подобными сеньорами и вассалами были совсем не такими, как между вождем и его соратниками в древней Германии. Похоже, их главная забота состояла не в том, чтобы быть лучшими воинами, признанными как герои, — в общем, не в том, чтобы искать рыцарской славы. А скорее в том, чтобы иметь как можно больше земель, замков. И само слово «честь» (honneur) в то время в позитивном смысле обозначало только земли (фьеф или сеньорию), баронства, если угодно. Как моральное понятие честь воспринималась лишь в негативном смысле: хроники хорошо показывают, как графы, сеньоры и рыцари тысячного года боялись бесчестия из-за афферентных рисков, прежде всего лишения наследства. Оммаж приносили не из желания сделать яркую военную карьеру, а из желания верней сохранить за собой замок, сеньорию, часть того или другой. Искали поддержку на случай войны с соседями или судебного процесса, а если такая поддержка оказывалась неэффективной, пытались отказаться от этого оммажа. Феодалы в этом смысле представляли собой истеблишмент, для которого собственность была важнее доблести, для которого были характерны, скорей осторожность, чем мужество, скорей хитрость, чем смелость, скорей расчет, чем изящество, — а если изящество, то рассчитанное. Ничто не иллюстрирует их интересы лучше, чем речь, которую произнес перед вассалами Гуго Капета в 987 г. архиепископ Адальберон Реймский, убеждая избрать Гуго королем [63] Во всяком случае, судя по тому, как ее воспроизводит Рихер Реймский. . Это действительно общество наследников, наследных владельцев — и по этой причине часто крючкотворов и сутяг, но без излишнего рвения. Дальше будет видно, придаст ли им рыцарская мутация второго феодального века (после 1050 г.) больше смелости.

При всем том нас не должна смущать вероятность и даже многочисленность войн между сеньором и его вассалом или, еще чаще, между вассалами одного и того же сеньора. Ведь хоть сеньор и вассал в принципе были обязаны помогать друг другу, поддерживать друг друга, любить друг друга, их не всегда удовлетворяло поведение партнера. Они обвиняли друг друга в вероломстве, в недостатке уважения. Здесь надо прочесть пуатевинский «Conventum», эту долгую речь Гуго Хилиарха в свою защиту и обвинительную по адресу графа (и герцога) Гильома, где изъявления любви и вассальной верности чередуются с претензиями. Под конец Гуго объявляет войну своему сеньору, уточняя, что будет всячески щадить его город (центр его «чести») и саму его особу; такое заявление означает, что враждебные действия будут направлены против его подданных, вассалов или крестьян, и отражает истинно «рыцарскую» осторожность.

Прочесть надо и письмо (воспроизведенное Рихером Реймским), где Эд I Блуаский изъявляет преданность Гуго Капету, после того как взял Мелён благодаря измене — и избежав боя: «Ведь это предприятие было направлено не против короля, но против его собственного соратника [буквально: «совассала», commilito] <���…> он не причинил никакого ущерба королю, так как он сам — человек короля, как и тот, у кого он отнял замок; который из них его держит — это ничуть не затрагивает королевского достоинства; у него были законные основания так поступить, ведь он может доказать, что некогда это было владение его предков» {247} 247 Рихер. IV, 80. С. 171. .

Иначе говоря, сеньор не может выбирать, какому из его вассалов причитается фьеф, он лишь должен признать право наследника. Сеньор и вассал достаются друг другу по наследству и имитируют избирательное сродство, сердечную привязанность.

На практике конфликты между вассалами были поводом для сеньоров выступить в качестве посредника, арбитра, или же поводом переменить союзнические отношения. И если один из соперников считал, что с ним обращаются дурно, он бросал сеньору вызов, «становился другим сеньором» (да, подобное выражение не редкость), а прежний сеньор в таком случае расценивал это как вероломство (измену)… Отсюда и феодальная анархия? На самом деле контекст феодо-вассальных отношений был контекстом общества мести, где можно усмотреть то, что Мишле, проявив блестящую интуицию, назвал «внутренним и глубоким порядком».