Альфред Рамбо - Русские и пруссаки. История Семилетней войны

Ужасным было отчаяние Фридриха вечером после битвы. Он писал министру Финкенштейну: «К несчастью, я все еще живу. Из сорокавосьмитысячной армии у меня не осталось и трех тысяч. Сейчас всё бежит, и я уже не властен над своими людьми… Это жесточайшее поражение, мне не пережить его. А последствия будут еще хуже. Нет более никаких средств, и, по правде говоря, я почитаю уже все потерянным и не смогу пережить гибель моего отечества. Прощайте навсегда!» [197]

Два последние слова как будто намекают на то, что Фридрих подумывал о самоубийстве. И в самом деле, потеряна, казалось, последняя надежда. Разве можно было предвидеть, что Салтыков и Лаудон не бросятся преследовать оставшиеся у него какие-то несколько тысяч человек? Что принц Генрих, ослабленный взятыми у него войсками, сможет удержаться против Дауна? Что, наконец, ни для Берлина, ни вообще для Прусского Королевства отнюдь еще не все потеряно? Королю представлялась единственная перспектива — пленение кроатами или казаками. Спасаясь от Салтыкова, он неизбежно наталкивался на Дауна. До полного разгрома оставались считанные дни.

Ночь на 13 августа король провел в Отшере, на северо-востоке от Лебуса. 14-го, переправившись через Одер, он был в Рейтвейне. От усталости, нервного напряжения и контузии Фридрих чувствовал себя настолько больным, что передал командование всеми войсками генералу Финку. У него оставалось не более 3-10 тыс. чел. Полный упадок сил усугублялся для Фридриха еще и приступом подагры — он едва держался на ногах. Король совсем пал духом и уполномочил Финкенштейна просить Англию о посредничестве для мирных переговоров. Голова его омрачалась самыми безрадостными мыслями; вокруг уже не оставалось соратников былой славы: великий Шверин пал под стенами Праги, Кейт и Бранденбург — при Гохкирхене, Воберснов — при Пальциге, Путкаммер — при Кунерсдорфе. Под начало хирургов перешли Зейдлиц, принц Вюртембергский, Хюльзен, Итценплиц, Кноблох. Все стало намного хуже по сравнению с тем временем, когда он писал: «Мои генералы полным галопом скачут вдоль Ахерона [198], и скоро у меня вообще никого не будет» [199]. «Злая война», которую столь упорно вели против него три женщины [200], уничтожила всех его лучших людей. «Боже! Если бы у меня только было десять батальонов 1757 года! <���…> Ведь то, что осталось, не сравнится даже с самым худшим из прежнего» [201].

Впоследствии Фридрих признался: «Если бы русские сумели воспользоваться своей победой, если бы они преследовали наши декуражированные войска, с пруссаками было бы покончено… Окончание войны зависело только от неприятелей, им оставалось лишь нанести завершающий удар» [202]. Вечером в день Кунерсдорфской битвы Фридрих уже видел врага, наступающего на его столицу. «В Берлине, — писал он Финкенштейну, — должны позаботиться о безопасности города» [203]. На следующий день король предписал ему переехать вместе со всем правительством в Магдебург и порекомендовать «под рукою» всем богатым и состоятельным горожанам удалиться в Гамбург, поскольку «неприятель может быть в Берлине уже через два или три дня» [204].

В Кунерсдорфской битве Салтыков показал себя далеко не заурядным генералом. Он решительно пошел на сражение; избрал наиболее выгодные позиции, усилив их естественные преимущества ретраншементами; делал глубокие рекогносцировки; готовясь к обороне, обеспечил себе и пути к отступлению. В своих диспозициях он сумел учесть намерения противника; отказался от рутинных больших каре времен Миниха; вовремя перемещал войска с западного фланга на помощь восточному, а в критический момент выказал хладнокровие и стойкость. Его можно упрекнуть лишь за то, что при самом начале сражения он не препятствовал переправе неприятеля через Одер, а в конце не довершил разгром пруссаков более энергичным преследованием.

Зато великий полководец совершил серьезнейшие ошибки. Он не позаботился тщательно разведать местность. Может быть, при столь сильных позициях неприятеля вообще не следовало давать битву, тем более что, оставаясь в обороне, он принудил бы союзников спуститься с высот для атаки. Впоследствии Фридрих как будто признал эту свою неосторожность. Де Катт пишет, что, желая утешить короля, он сказал ему: «Государь, разве на войне не приходится неизбежно рисковать?» — «Вы правы, любезный друг, однако сего не следует делать, рассчитывая на слабость или глупость неприятеля». И было ли верным направление главного удара на Мюльберг? Г-н Масловский задается вопросом, что предпринял бы великий Суворов на месте Салтыкова? Точно так же можно сравнивать с Фридрихом II и Наполеона. Русско-австрийская позиция у Аустерлица {59} в некоторых отношениях повторяла кунерсдорфскую: такая же возвышенность, казавшаяся неприступной и ставшая ключом всей битвы. Наполеон не рассеивал свои силы, ему было нужно плато Пратцен, и он взял его. Правда, лишь после того, как ослабил своих противников. В самом начале Кунерсдорфского сражения Наполеон скорее всего атаковал бы Мюльберг, но не упорствовал бы в переходе через овраг Кунгрунд. Он достаточно быстро превратил бы эту атаку в простую диверсию для отвлечения неприятельских сил со Шпитцберга и Юденберга. Вероятнее всего, главный удар был бы направлен на Юденберг, сколь бы сильной ни казалась эта позиция, пока пехота не понесла еще тяжелых потерь на второстепенном направлении.

Однако Фридрих II сосредоточил у Мюльберга все свои полки вплоть до последних резервов и поэтому был вынужден, чтобы расчистить для себя пространство, бросить на крутой и сильно укрепленный Шпитцберг конницу Зейдлица. Он безрассудно атаковал кавалерией ретраншементы и батареи. А когда надо было прикрывать отступление, превратившееся в паническое бегство, у него уже не оставалось этих великолепных эскадронов.

Позднее и втайне он не мог горько не упрекать себя, однако попервоначалу предпочитал сваливать всю вину именно на эту кавалерию. 16 августа в письме к принцу Генриху Фридрих говорит лишь о том, что «после ранения принца Вюртембергского и Зейдлица конница исчезла с поля битвы» [205]. Похоже, он все более и более укреплялся в этом несправедливом суждении, поскольку 24-го уже прямо возражает принцу Вюртембергскому: «В ответ на письмо ваше от 22-го числа я, к сожалению, должен сказать, что кавалерия ничем не отличилась в сей баталии и совсем не вовремя атаковала, вследствие чего пришла в совершенное расстройство, и когда она действительно понадобилась, то была уже ни к чему не способна» [206]. Однако навряд ли и Зейдлиц, совсем не стремившийся к первой атаке, и принц Вюртембергский, и генерал Путкаммер решились бы атаковать вторично без приказа самого короля. И когда это произошло (к тому времени двое из них были ранены, а последний убит), не оставалось уже никакой надежды. Только благодаря их стойкости контратака русской пехоты задержалась и остатки прусской армии смогли отступить.