Цезарь Солодарь - Темная завеса

От матери парня, уличенного полицией в перепродаже наркотиков, я услышал:

- Посмотрели мы с мужем картину, потом вышли на улицу - чужие люди, чужой язык. Сразу подумалось, что сын завтра должен явиться к инспектору полиции, который будет его допрашивать через переводчика, что инспектор заранее считает его неисправимым подонком - сын заметил это еще на первом коротком допросе. Муж без слов понял мое состояние и сказал мне: не кори себя, чужбина есть чужбина.

Бывший студент и его подруга смотрели фильм "Москва слезам не верит" трижды. И не утирали поспешно слезы, ибо не боялись показаться друг дружке "слабаками".

- Плачем мы и на других советских фильмах, - призналась девушка. - Но этот особенно дошел до сердца. Не происходит в нем ничего исключительного. Обычная жизнь обычных москвичей. Мы теперь к этой жизни непричастны. Мы сами отказались от нее. Мы...

Теперь уже парня встревожила откровенность девушки. Он прервал ее. Но она продолжала:

- Какие бывают совпадения! Пришла из кино домой. Мама слушает передачу какой-то западногерманской радиостанции - надеется, это поможет ей скоре освоить язык. Слышу, обозреватель полемизирует с "Литгазетой". Там напечатана, я поняла, беседа с мужем и женой. Они медики, под видом переезда в Израиль попали с сынишкой в Америку. Там здорово намучались. Им разрешили вернутся на Родину. Они называют свой переезд в Америку предательством. А западногерманский обозреватель ехидничает: придумано, не верю! Он допускает, что они могут сожалеть, раскаиваться, могут разочароваться в "американском образе жизни", но говорить о себе как о предателях не могут. Тем более, подчеркивает обозреватель, интеллектуалы, научные работники... А я верю, что они именно так про себя сказали. Я...

Друг снова пытается остановить девушку. И снова безрезультатно. Она доводит мысль до конца:

- Моему папе один местный житель, знаете, как сказал? "Вот вы, беженцы из Израиля, обижаетесь на нас за то, что мы косимся на вас. А разве у нас нет оснований? Вы бросили Советский Союз ради Израиля, потом бросили Израиль ради Соединенных Штатов, потом - когда со Штатами не вышло - попросили гражданство у нас. Скажите сами, разве нет оснований опасаться, что вы и отсюда сбежите?" Папа говорит: он сказал "сбежите", а думал...

С третьей попытки бывшему студенту удается остановить свою подругу. Она замолкает. Вопрошающе смотрит на меня. Я говорю:

- Осенью семьдесят третьего мне довелось в Вене беседовать со многими бежавшими из Израиля бывшими советскими гражданами. С детьми на руках, выдвинув вперед стариков, они осуждали советское консульство. Хотя поодаль стояли сохнутовцы и угрожающе поглядывали на беженцев, они во всеуслышание умоляли: верните нас на Родину! Многие соглашались поселиться хоть на Крайнем Севере, на дальневосточных островах, только бы на советской земле.

Их признания дали мне право написать: "Страшная сионистская действительность у них позади. А что впереди? Примет ли их Родина, которую они, по их словам, так необдуманно покинули? Нет, не покинули. Предали".

- А потом вы с ними встречались? - спрашивает парень.

- Не пришлось. Не видел даже тех, кому разрешено было вернуться к нам, в Советский Союз. Но писем из Вены получил немало. Написал мне и тринадцатилетний мальчик Юра Ковригар, которого экзальтированная мать увезла из Львова. Мальчику горько было прочитать слово "предали", но он понимал, что иначе написать было нельзя.

- Дети гораздо меньше взрослых боятся горькой правды, - вздохнула девушка.

Беседа с девушкой напомнила мне, как повсюду, где я встречал "бывших", можно явственно различить в их сетованиях чувство особенной вины перед увезенными с родной земли детьми. Седые растерянные люди беспомощно лепетали о своих несбывшихся мечтах, твердили, сами себе теперь не веря, что хотели сделать для детей, мол, как лучше, а на деле не только обманули их, но и сами обмануты. Внимая их бессвязным словам, не мог я не подумать, что эти люди виноваты перед страной, по-матерински пестовавшей их детей, перед теми, кто их учил и стремился проложить им широкую дорогу в настоящую жизнь.

Встревоженным родителям, твердившим мне, что у них жизнь уже позади, что их сердце точит только безрадостное будущее детей, мне хотелось сказать словами нашего поэта Вадима Кузнецова:

Да, жизнь прожить

не поле перейти,

не затоптав посеянное семя!

И все же страшно

под конец пути

остаться виноватым перед всеми.

Люди, осаждающие советские консульства с просьбой разрешить их детям вернуться на советскую землю, виноваты не только перед своими детьми, но и перед миллионами бывших соотечественников!

Чему учат Анечку и Верочку

Я стремился побеседовать с кем-нибудь из преуспевших.

Представьте, натолкнулся на таковую. Не на вполне преуспевшую "фальшачку", но, во всяком случае, благополучную, как принято выражаться в среде полулегальных западноберлинцев. И опять-таки по воле той самой не устраивающей некоторых театральных критиков нарочитости, о которой писал Юрий Нагибин, сорокалетняя Марина Ефимовна Городецкая оказалась винничанкой. А ее муж Зиновий Львович уроженцем города моей юности - Киева. Словом, оба супруга - бывшие мои земляки.

Марина Ефимовна уехала в Израиль из Ленинграда, где работала в сфере культуры. Ее западноберлинские знакомые упорно считают, что она закончила институт культуры. Типичное для "фальшаков", да и для олим в Израиле преувеличение. Там это в порядке вещей: каждый ставит себя на ступеньку выше. Фельдшерицу считают врачом, техника - инженером, управдома - директором. Зиновий Львович работал водителем Ленторгбыттранса, но по "документам" числился шифером на международных линиях. Супруги привезли с собой дочку Аню.

Мне Марина Ефимовна встретилась в роли совладелицы крохотного магазинчика на известной крупными магазинами Вирмерсдорфштрассе. Профиль этого куцего торгового предприятия определить трудно: там всего понемногу - от деталей женского гардероба до джинсов. Но и в такую убогую коммерцию можно было войти, разумеется, только лишь располагая какими-то средствами.

Деятельница культуры быстро, по ее словам, вошла в роль торговки. Не менее успешно сумела, по моему впечатлению, приноровиться к законам нового образа жизни, взяв на вооружение сомнительную сентенцию: с волками жить - по-волчьи выть. И начались бесконечные сделки с совестью. Вот, например, рассуждения Марины Ефимовны о воспитании девочки:

- Вы сами, конечно, понимаете, что ни в какого бога я не верю. Но заставила девочку прилежно учить в школе иудейский закон божий. Это может ей пригодится даже здесь. Ну а в Израиле это особенно ценится...

- Но вы не захотели поехать в Израиль.