Ариадна Эфрон - История жизни, история души. Том 1

Июль у нас был по-настоящему жаркий, первый раз за четыре года. По радиосводке погоды Красноярск всё время шёл наравне с Ташкентом и Ашхабадом. Туруханск тоже старался не отставать. Всё расцвело и выросло на целый месяц раньше, чем обычно — солнце ведь круглые сутки! и всё было бы хорошо, если бы не комары и мошкара. Они буквально отравляли существование, оказывались сильнее солнца, голода, сна.

Начинают поспевать ягоды, хожу в лес, но леса не вижу сквозь сетку накомарника и укусы мошки, сосредотачиваясь только на чернике и голубике. Время от времени забредаю в болото или натыкаюсь на корову, похожую в лежачем виде на бутафорскую скалу. Везде коровы — в лесу, на аэродроме, на кладбище и уж конечно на каждой улице. А молоко продают только кислое.

Ловлю себя на том, что иногда всерьёз рассматриваю в окно клуба прохожих — у кого из знакомых новое платье и «где брали матерь-ял и почём?» За четыре года узнала в лицо всех местных жителей, сразу распознаю приезжих. Кстати, о приезжих — одно время было настоящее нашествие амнистированных, большинство которых устроились в качестве рабочих в геологические разведки, приезжающие сюда на лето. Они внесли некоторое оживление в нашу однообразную жизнь, ограбив несколько квартир и очистив немало карманов. (Конечно, не все они, а некоторые, те, кому не в коня корм.)

В соседней деревне на берегу появился один голый, выплывший из Енисея. Колхозники пожертвовали ему штаны и майку, а потом

спросили документы - откуда они могут быть у голого? Голый рассказал, что его амнистировали, что он ехал из лагеря вместе с несколькими такими же товарищами, по дороге они играли в карты, сперва на деньги, потом на хлеб, потом на одежду — кончилось тем, что кто-то проиграл его самого, и в качестве проигранного выбросили с баржи в Енисей. Я его видела — он ходил всё в тех же колхозных штанах и ждал работы по специальности. На вопрос о профессии отвечал: «вор- карманник».

В общем, всё это ерунда.

Перечитываю сейчас твоего Шекспира, он у многих здесь побывал, и все чернорабочие руки читателей очень бережно к нему отнеслись, книги как новые. А вот Гёте гостит по соседним колхозам и, наверное, вернётся - если вернётся - в очень потрёпанном виде. Ну ничего, пусть читают! Последнее, в чём я была собственницей, это в книгах, а сейчас даже твои выпускаю из рук, пусть, пусть читают!

Родной мой, я надеюсь, что у тебя всё хорошо и что сердце не тревожит. Мне было бы просто неловко навязываться тебе со всеми своими беспокойствами по поводу твоего здоровья, если бы не огромные расстояния, разделяющие нас; они уничтожают всякую неловкость, оставляя неприкосновенными все беспокойства и все тревоги. Очень прошу тебя, напиши несколько слов!

Твоя Аля

'26 июля 1953 г. был арестован Л.П. Берия. А.С. пишет 31 июля 1953 г. Е.Я. Эфрон и З.М. Ширкевич: «У меня же с души камень свалился, когда я узнала о том, что он был разоблачен ЦК. Страшный это был человек, и сердечное спасибо ЦК, которое обезвредило его, от имени тысяч людей, пострадавших от него, от имени миллионов людей, которые пострадали бы, останься он у власти».

Е.Я. Эфрон и З.М. Ширкевич

25 августа 1953

Дорогие мои, часто пишу вам, да не знаю, доходят ли до вас мои письма, т. к. весточек от вас почти не поступает. За всё лето получила от Лили одну открыточку, а от Зины вообще ничего. Надеюсь, что всё у вас хорошо, насколько возможно, — часто мысленно разговариваю с вами, даже во сне вас вижу, а больше ничего сделать не могу для того, чтобы вам и к вам быть ближе.

У нас осень, холодно, уже были заморозки. Случаются чудесные ясные и яркие дни, когда природа раскрывается во всей своей про-

стоте и мудрости, а потом опять наползают тучи и не разберёшь что к чему. Хожу в лес - он желтеет на глазах - так хочется остановить падение листьев, увядание, бег времени! Много ягод - наварила черничного и голубичного варенья, собрала ведро брусники. Далеко в тайгу не хожу, боюсь заблудиться, плохо ориентируюсь в лесу, увлекаясь ягодами, теряю направление и забываю, где право, где лево!

Лето было жаркое и сухое, все лесные болотца пересохли, только на дне маленьких озёр осталось немного воды. Летом коровы ходят пастись в тайгу (пастбищ тут нет), заходят далеко, за много километров, и лес, куда редко люди заходят, полон тропинок, протоптанных скотом. Попадёшь на такую тропку и непременно она тебя приведёт к какому-нб. совершенно тебе ненужному водопою.

Хорошо сейчас в лесу! Уже никто не кусает - комары исчезли, пропадает и мошка, не переносящая холода, - никто не мешает любоваться кедрами, соснами, лиственницами, берёзами, никто не мешает вспоминать, думать и даже мечтать по-детски. По-прежнему много работаю, несмотря на то, что получила отпуск. Взяла заказ на оформление клуба - не нашего, а другого, небольшого, профсоюзного - те же лозунги, плакаты, монтажи, диаграммы, так что отдохнуть не придётся, но денег подработаю рублей 300. Осенью их уходит особенно много, т. к. всё приходится закупать на зиму, и топливо, и овощи, и сахар покупать на зимнее варенье и т. д. Потом зимой легче в этом отношении. В этом году нам обещают электричество, привезли мощный локомобиль, и как будто бы будут снабжать электроэнергией всё село. Вот было бы хорошо, а то у меня от керосинового освещения очень устают глаза, трудно постоянно работать при лампах, да и возни много с керосином.

Ночь постепенно прибавляется, но дни ещё большие. Как не хочется расставаться со светом, залезать в долгую зимнюю темноту! Я ведь уже пятый год здесь - время идёт беспощадно!

31 августа будет мамина годовщина, я надеюсь, что в этот день вы с Зиной вспомните о ней теплее, чем это могу здесь сделать я...

Я маму особенно вспоминаю в лесу — она так любила природу и так привила мне любовь к ней, что сама для меня как бы растворилась во всём прекрасном, не человеческими руками созданном. Если только погода позволит, 31-го пойду в золотую тайгу и там одна вспомню маму.

Ну вот, дорогие мои. Крепко целую вас и люблю. Отдыхайте и поправляйтесь и, главное, будьте здоровы.

Ваша Аля

Б.Л. Пастернаку

12 сентября 1953

Дорогой друг Борис! Получила твоё письмо и стихи 1, и хочется сейчас же отозваться, не ожидая несбыточного досуга — и таких же несбыточных настоящих слов. Ты знаешь, я ужасно к тебе пристрастна, и не потому, что это хоть сколько-нибудь в моей природе, а потому, что ты сам не позволяешь иначе — начинаешь тебя читать, и вот уже тобой уведена и тебе подвластна, и всё понимаешь и чувствуешь так, как это сказано тобой. И, чёрт возьми, никогда не знаешь, как это сказано, и почему это именно то самое! У тебя никогда не видно того, что французы метко называют «les ficelles du metier»*, никаких «приёмов», всё так просто и просторно, как божий мир, а поди-ка сотвори! Конечно, «подвластна» — совсем не то слово, вот в том-то и дело, что ты никогда не порабощаешь и что всегда «печаль твоя светла». Откуда в тебе столько света? где, чем, кем пополняешь ты в себе его запасы? Талант? но он всегда бремя, всегда крест, и большинство творцов хоть часть его возлагают на читателей и слушателей, зрителей, а с тобой всегда легко дышится, будто бы всю тяжесть творчества — да и просто жизни - ты претворяешь в «да будет свет». Я ещё не успела как следует вникнуть в твои комментарии насчёт биографичности, полу-биографичности или не-биографичности стихов — Боже мой, да ты же всегда ты, за какой год или век тебя ни открой, как ты ни запирайся или ни распахивайся. (Написала и засмеялась -вдруг вспомнила картинку в «Крокодиле», сфинкс и подпись: «Всё изменяется под нашим зодиаком - но Пастернак остался Пастернаком!» 2Помнишь?) Ты всегда остаёшься самим собой и всегда — нов, и, ради Бога прости меня за всю Хиву и Бухару этого сравнения, -напоминаешь мне солнце — всей своей неизменностью, неизбежностью, светом и неподвластностью критическим подходам облаков.