Иван Солоневич - Россiя въ концлагерe

Къ вечеру добрались до какого-то пограничнаго пункта, въ которомъ обиталъ патруль изъ трехъ солдатъ. Снова живописные разсказы пограничника -ихъ размeръ увеличивался съ каждымъ новымъ опытомъ и, повидимому, обогащался новыми подробностями и образами. Наши хозяева наварили намъ полный котелъ ухи, и послe ужина мы улеглись спать на сeнe. На этотъ разъ я спалъ, какъ убитый.

Рано утромъ мы пришли въ крохотный городокъ -- сотня деревянныхъ домиковъ, раскинутыхъ среди вырубленныхъ въ лeсу полянокъ. Какъ оказалось впослeдствiи, городокъ назывался Илломантси, и въ немъ находился штабъ какой-то пограничной части. Но было еще рано, и штабъ еще спалъ. Наши конвоиры съ чего-то стали водить насъ по какимъ-то знакомымъ своимъ домамъ. Все шло, такъ сказать, по ритуалу. Маленькiй пограничникъ размахивалъ руками и повeствовалъ; хозяйки, охая и ахая, устремлялись къ плитамъ -- черезъ десять минутъ на столe появлялись кофе, сливки, масло и прочее. Мы съ любопытствомъ и не безъ горечи разглядывали эти крохотныя комнатки, вeроятно, очень бeдныхъ людей, занавeсочки, скатерти, наивныя олеографiи на стeнахъ, пухленькихъ и чистенькихъ хозяекъ -- такой слаженный, такой ясный и увeренный бытъ... Да, сюда бы пустить нашихъ раскулачивателей, на эту нищую землю -- не то, что наша Украина, -- на которой люди все-таки строятъ человeческое житье, а не коллективизированный бедламъ...

Въ третьемъ по очереди домe мы уже не могли ни выпить, ни съeсть ни капли и ни крошки. Хожденiя эти были закончены передъ объективомъ какого-то мeстнаго фотографа, который увeковeчилъ насъ всeхъ четырехъ. Наши пограничники чувствовали себя соучастниками небывалой въ этихъ мeстахъ сенсацiи. Потомъ пошли къ штабу. Передъ вышедшимъ къ намъ офицеромъ нашъ маленькiй пограничникъ пeтушкомъ вытянулся въ струнку и сталъ о чемъ-то оживленно разсказывать. Но такъ какъ разсказывать, да еще и оживленно, безъ жестикуляцiи онъ, очевидно, не могъ, то {490} отъ его субординацiи скоро не осталось ничего: нравы въ финской армiи, видимо, достаточно демократичны.

Съ офицеромъ мы, наконецъ, смогли объясниться по-нeмецки. Съ насъ сняли допросъ -- первый допросъ на буржуазной территорiи -- несложный допросъ: кто мы, что мы, откуда и прочее. А послe допроса снова стали кормить. Такъ какъ въ моемъ лагерномъ удостовeренiи моя профессiя была указана: "инструкторы физкультуры", то къ вечеру собралась группа солдатъ -- одинъ изъ нихъ неплохо говорилъ по-англiйски -- и мы занялись швырянiемъ диска и ядра. Финскiя "нейти" (что соотвeтствуетъ французскому mademoiselle) стояли кругомъ, пересмeивались и шушукались. Небольшая казарма и штабъ обслуживались женской прислугой. Всe эти "нейти" были такими чистенькими, такими новенькими, какъ будто ихъ только что выпустили изъ магазина самой лучшей, самой добросовeстной фирмы. Еще какiя-то "нейти" принесли намъ апельсиновъ и банановъ, потомъ насъ уложили спать на сeнe -- конечно, съ простынями и прочимъ. Утромъ жали руки, хлопали по плечу и говорили какiя-то, вeроятно, очень хорошiя вещи. Но изъ этихъ очень хорошихъ вещей мы не поняли ни слова.

ВЪ КАТАЛАЖКE

Въ Илломантси мы были переданы, такъ сказать, въ руки гражданскихъ властей. Какой-то равнодушнаго вида парень повезъ насъ на автобусe въ какой-то городокъ, съ населенiемъ, вeроятно, тысячъ въ десять, оставилъ насъ на тротуарe и куда-то исчезъ. Прохожая публика смотрeла на насъ взорами, въ которыхъ сдержанность тщетно боролась съ любопытствомъ и изумленiемъ. Потомъ подъeхалъ какой-то дядя на мотоциклеткe, отвезъ насъ на окраину города, и тамъ мы попали въ каталажку. Намъ впослeдствiи изъ вeжливости объяснили, что это не каталажка, то-есть не арестъ, а просто карантинъ. Ну, карантинъ, такъ карантинъ. Каталажка была домашняя, и при нашемъ опытe удрать изъ нея не стоило рeшительно ничего. Но не стоило и удирать. Дядя, который насъ привезъ, сдeлалъ было видъ что ему по закону полагается устроить обыскъ въ нашихъ вещахъ, подумалъ, махнулъ рукой и уeхалъ куда-то восвояси. Часа черезъ два вернулся съ тeмъ же мотоцикломъ и повезъ насъ куда-то въ городъ, какъ оказалось, въ политическую полицiю.

Я не очень ясно представляю себe, чeмъ и какъ занята финская политическая полицiя... Какой-то высокiй, среднихъ лeтъ, господинъ ошарашилъ меня вопросомъ:

-- Ви членъ векапебе?

Слeдующiй вопросъ, заданный по шпаргалкe, звучалъ приблизительно такъ:

-- Ви членъ мопръ, ви членъ оптете? -- Подъ послeднимъ, вeроятно, подразумeвалось "Общество пролетарскаго туризма", ОПТЭ.

Мы перешли на нeмецкiй языкъ, и вопросъ о моихъ {491} многочисленныхъ членствахъ какъ-то отпалъ. Заполнили нeчто вродe анкеты. Я попросилъ своего слeдователя о двухъ услугахъ: узнать, что стало съ Борисомъ -- онъ долженъ былъ перейти границу приблизительно вмeстe съ нами -- и одолжить мнe денегъ для телеграммы моей женe въ Берлинъ... На этомъ допросъ и закончился: На другой день въ каталажку прибылъ нашъ постоянный перевозчикъ на мотоциклe въ сопровожденiи какой-то очень дeлового вида "нейти", такой же чистенькой и новенькой, какъ и всe прочiя. "Нейти", оказывается, привезла мнe деньги: телеграфный переводъ изъ Берлина и телеграмму съ поздравленiемъ. Еще черезъ часъ меня вызвали къ телефону, гдe слeдователь, дружески поздравивъ меня, сообщилъ, что нeкто, именующiй себя Борисомъ Солоневичемъ, перешелъ 12 августа финскую границу въ районe Сердоболя... Юра, стоявшiй рядомъ, по выраженiю моего лица понялъ, въ чемъ дeло.

-- Значитъ, и съ Бобомъ все въ порядкe... Значитъ, всe курилки живы. Вотъ это классъ! -- Юра хотeлъ было ткнуть меня кулакомъ въ животъ, но запутался въ телефонномъ проводe. У меня перехватило дыханiе: неужели все это -- не сонъ?..

9-го сентября 1934 года, около 11 часовъ утра, мы въeзжали на автомобилe на свою первую буржуазную квартиру... Присутствiе г-жи М., представительницы русской колонiи, на попеченiе и иждивенiе которой мы были, такъ сказать, сданы финскими властями, не могло остановить ни дружескихъ излiянiй, ни безпокойныхъ вопросовъ: какъ бeжали мы, какъ бeжалъ Борисъ, и какъ это все невeроятно, неправдоподобно, что вотъ eдемъ мы по вольной землe и нeтъ ни ГПУ, ни лагеря, ни Девятнадцатаго квартала, нeтъ багровой тeни Сталина и позорной необходимости славить генiальность тупицъ и гуманность палачей... {492}

БОРИСЪ СОЛОНЕВИЧЪ. Мой побeгъ изъ "рая"

Въ той массe писемъ, которыми бомбардируютъ насъ читатели со всeхъ концовъ мiра, все чаще повторяется запросъ къ брату: а что-же сталось съ третьимъ "совeтскимъ мушкетеромъ" -- Борисомъ, то-есть со мной... Мой братъ Иванъ, авторъ книги "Россiя въ концлагерe", рeшилъ не излагать самъ исторiю моего побeга, а такъ сказать, просто передалъ перо мнe.

Предлагаемый читателямъ разсказъ является заключительной главой моей книги "Молодежь и ГПУ" и печатается здeсь почти безъ измeненiй.