Казимир Дзевановский - Архангелы и шакалы

Посредине, между колоссами, находится вход в храм, который был посвящен богам Амону и Гору. В зале размером 16 на 17 метров высятся восемь столбов с огромными статуями Рамсеса, высотой 10 метров каждая. Стало быть, все остальное было лишь предлогом. Сооружая храм в честь богов, Рамсес думал только о себе – черта не столь уж далекая и чуждая... На своде видны парящие соколы – изображения Гора, стены покрыты рельефами. На одном – царь и боги, на другом Рамсес побивает хеттов. Хорошо известные сцены, тысячи раз воспроизведенные во всех книгах о древнем Египте. С обеих сторон – восемь маленьких комнатушек-молелен с низкими дверями. Затем второй зал и, наконец, третий – самый сокровенный. Четыре сидящие фигуры, плохо освещенные, производят неприятное впечатление чего-то живого и грозного. Это боги – Амон, Гор, Птах – и, конечно, сам Рамсес. Божественный Рамсес, ровня богам, вместе с ними восседающий в святая святых храма. Если глядеть с этого места в сторону выхода, то виден длинный коридор, вдоль стен которого красуются статуи фараона. И как всегда у египтян, направление, в котором проложен этот коридор, избрано не случайно.

Каждое утро, когда восходит солнце, его лучи на короткое время проникают внутрь храма, достигая святилища. Бог Амон, плывущий на золотой барке по небу, ежедневно наносит визит себе самому и царю.

Остатки красок на стенах и статуях позволяют догадываться, как все это выглядело в те времена, 3300 лет назад! Когда солнце заглядывало внутрь, все начинало играть яркими красками – главные залы храма казались тогда подлинно царственными. Но в то же время все это, думается, должно было выглядеть чудовищно...

Истинно человечного здесь нет ничего, за исключением одного лишь рельефа; фараон держит за руку женщину – царицу Нефертари, в честь которой он соорудил небольшой храм всего в ста метрах отсюда. И еще звери, если зверей можно считать чем-то сродни человеку! Во всяком случае, они не отталкивают. Все остальное – ужасное олицетворение спеси и сумасбродства. Соорудить в честь самого себя подобный храм! По всей вероятности, это воплощенная в скале мечта о бессмертии, а поэтому Рамсес, возможно, заслуживает чуточку симпатии с нашей стороны. Но в то же время все это было вызвано также – а быть может, прежде всего – желанием соорудить себе как властителю такой памятник, перед которым все должны были падать ниц. Абу-Симбел совершенно чужд нам по духу. Это послание, оставшееся в наследство не столько от людей, живших тысячи лет назад, сколько от власть имущих. Все в нем ужасает нас и по сей день. И тем не менее... Прошло столько веков, а мы все еще продолжаем сооружать памятники сверхъестественной величины.

Понемногу осваиваюсь с видом храма, но думаю, что прав был тот молодой швейцарец-египтолог, который сказал мне, что фрески, найденные в Фарасе, ему понравились больше. Видно, они более человечны или, быть может, только более близки нам.

Спустились сумерки, в храме горит электрический свет, специально включенный для меня смотрителем. Пора возвращаться. Уходя, думаю: печально, если всему этому суждено будет погибнуть, но еще печальнее, что нечто подобное было вообще построено. И еще думаю: если наступит время, когда люди не будут делиться на богатых и бедных, на господ и слуг, то храм Абу-Симбел должен уцелеть и стать одним из экспонатов музея, показывающего, как обстояло дело в прошлом.

Когда я вышел из храма Абу-Симбел и увидел сохнущее на берегу нижнее белье арабов, я как-то оживился и слегка воспрянул духом. Есть обыкновенные люди на свете...

Отплываем. Полная луна светит с той стороны, с которой утром солнце освещает фараона. Еще не темно, это последние минуты дня. Пальмы на противоположном берегу становятся зеленее, а горы делаются желтыми, как шкура льва. Возвращаемся, но двигатель лодки то и дело глохнет и мы дрейфуем в обратную сторону. Двигатель словно хочет убедить меня, что не все современное безупречно. Долго видны три маленьких огонька на берегу близ Абу-Симбела. Скоро и они скроются в темноте.

Следующий день был последним в лагере экспедиции доктора Миллета. Пришло сообщение, что и экспедиция Чикагского университета собирает свои пожитки. Еще оставшиеся экспедиции покидают Нубию. Стоит такая жара, что трудно перевести дух. В полдень температура достигает 50 градусов, ночью – около 40. Однако я хорошо переношу жару: ночью на пароходе никто не мог заснуть, спал лишь я один. Скэмлоун, которому я опрометчиво сказал, что ночь была как будто несколько прохладнее предыдущих, горестно вздохнул:

– Боже мой, если в аду есть температура, то сегодня она была высокой даже для ада...

Уже завтра уезжают все оставшиеся экспедиции. А было их в египетской части Нубии немало.

Кроме экспедиций Миллета и Чикагского университета, здесь были заняты следующие экспедиции:

французская в Себуа;

советская в Дакке и Вади-Аллаке, руководимая ленинградским профессором Б. Б. Пиотровским, искренним другом польских археологов;

чехословацкая в Тафе;

западногерманская в Калабше (под руководством профессора Германского археологического института в Каире Штокка).

Сверх того, в Египетской Нубии работал ряд специальных миссий, непосредственно финансируемых ЮНЕСКО и занимавшихся разбором нескольких храмов или подробной документацией объектов, которые могут быть спасены: в Дерре, Дакке, Герф-Хусейне и Абу-Симбеле.

Все экспедиции уже уехали, и мы остались последними. Еще сегодня была вскрыта гробница с тремя красивыми амфорами. Все радуются, кампания увенчалась полным успехом.

Пароход экспедиции отчалит от берега лишь через два дня. Но часть археологов уезжает сегодня, и я еду с ними. Моторная лодка испортилась, а поэтому грузим багаж на большую фелюгу. Дует сильный ветер, и холм вместе с вымершим городом окутан клубами пыли. Впервые вижу разбушевавшийся Нил – вздымаются волны, их гребни пенятся, река напоминает море. Отчалив от парохода, фелюга быстро набирает скорость. Меня сразу охватывает тоска по Балтике – серое северное море кажется красивее и естественнее южных. Но тут же приходит мысль: а ведь там холодно. Правда, здесь это трудно себе представить. Плывем в сторону пристани Балланы. Движемся вперед весьма медленно. Ветер не попутный, и хотя мы плывем быстро, тем не менее делаем большие зигзаги, говоря на языке моряков, галсы, а поэтому то и дело вновь приближаемся к берегу. Если так будет продолжаться, мы не успеем на пароход в Баллане. Это то же самое судно, на котором я прибыл из Вади-Хальфы. Бывает, что пароход опаздывает, но ведь известно, что, когда рассчитываешь на опоздание парохода или поезда, то как раз тогда он, как назло, отходит вовремя. Начинаю волноваться, поглядывать на часы. У меня билет на сегодня, если опоздаю, он пропадет. Я не в состоянии пожертвовать билетом. А кроме того, какая потеря времени! Арабист Скэмлоун, который тоже хочет выехать сегодня, не в силах придержать свой язвительный язык.