Ф. Дикин - Дело Рихарда Зорге

Случилось это в марте 1919 года, а уже в июне он присоединился к отцу в Калифорнии.

Это было не самое хорошее время для переезда в Соединенные Штаты, поскольку именно на этот период пришелся пик антияпонской агитации в Калифорнии. Шестнадцатилетний юноша окунулся в совершенно незнакомое общество, и первое, что ему пришлось сделать, — это выучить английский, для чего он некоторое время посещал школу в Броули, где жил его отец.

Мияги скоро узнал, что ему предстоит стать жертвой дискриминации на трех уровнях. Ибо ему не только довелось познать предубеждение американских белых против азиатов вообще и японцев в частности, но он также страдал и от высокомерного отношения тех японцев, что постоянно жили в Америке, особенно так называемых «нисеи» — японцев во втором поколении, и высокомерие это особенно проявлялось в их отношении к недавно прибывшим эмигрантам.

«Японские эмигранты в Соединенных Штатах нередко встречались с пренебрежительным отношением к себе со стороны японского посольства и «нисеи». А временами японский военный атташе действительно следил за японскими иммигрантами».

Но это еще не все. Мияги обнаружил, что в Америке, в японской общине Калифорнии, его окинавское происхождение делало его изгоем. С самого начала своей жизни он как уроженец острова получил нечто вроде комплекса неполноценности, особо проявлявшегося при общении с японцами с Хонсю и других главных островов. Жители архипелага Рюкю, в котором Окинава — крупнейший остров, из поколения в поколение управлялись, прямо или косвенно, японцами, и ассимиляция в значительной степени имела место. И тем не менее особенности в обычаях и культуре — не очень большие, но все же заметные — отличали «чистых» японцев от «чистых» окинавцев. Последние всегда были очень обидчивы, особенно когда сталкивались с дискриминацией, практикуемой против окинавцев «чистыми» японцами [59] «Я ненавидел, — писал Мияги, — тиранию японской бюрократии, правившей Окинавой». .

Все это, естественно, воспитывало окинавцев в духе своего рода врожденного бунтарства. Тот факт, например, что он родился на Окинаве, оказал глубокое влияние на умственное развитие. Токуда Куичи, самого, пожалуй, известного коммунистического лидера Японии.

Поскольку по-английски Мияги говорил неплохо, он записался в школу искусств в Сан-Франциско, но его больные легкие продолжали доставлять ему массу неприятностей, и, проучившись несколько месяцев, он вынужден был бросить школу. Поправившись, он поступил в школу искусств города Сан-Диего. У него обнаружился настоящий талант художника, и в выпускном классе он оказался в самом верху списка.

Поработав около года на ферме, осенью 1926 года он переезжает в Лос-Анджелес, где поселяется в доме, расположенном как раз напротив железнодорожного вокзала.

В это время Мияги вместе с тремя другими японцами принял участие в рискованной затее — они открыли собственный ресторан под названием «Сова». И здесь, в задней комнате «Совы», друзья организовали небольшое общество для еженедельных обсуждений вопросов философии, искусства и социальных проблем. Вскоре общество стало известно как Реимеикаи, или «Общество рассвета». Со временем число членов общества увеличилось, хотя, похоже, никогда не переваливало за тридцать человек. Вскоре к ним присоединился анархист, когда-то близко общавшийся с Котоки Суцуи, японским анархистом, казненным в 1911 году, как говорили, за организацию заговора с целью убийства императора Мейдзи. Еще один новый член, коммунист, работал с Сен Катаямой, ветераном марксизма, живущим в Москве. По словам Мияги, «Общество рассвета» поначалу придерживалось леволиберальных взглядов и не было догматическим по своему характеру. Сам Мияги начал читать произведения русских писателей — особенно Толстого, Горького, Бакунина и Кропоткина — и вскоре обратился в анархическую веру.

Летом 1927 года он стал жить вместе с девушкой-японкой по имени Ямаки Чийо. Она не играет никакой роли в нашем повествовании, и о ней практически ничего не известно [60] Есть сведения, что Ямаки Чийо позднее вышла замуж за окинавца. . Однако Мияги с девушкой сняли квартиру в доме миссис Китабаяси, а вот это имя нам следовало бы запомнить. Поскольку, как мы дальше увидим, именно миссис Китабаяси — добрая сорокалетняя женщина, по-матерински относившаяся к Мияги, спустя несколько лет окажется в фокусе внимания. После переезда в дом Китабаяси Мияги начал пользоваться успехом как художник. Во всяком случае, похоже, что на деньги, получаемые от продажи своих картин, он мог вести вполне безбедное существование.

Между тем в задней комнате «Совы» гармония мало-помалу рушилась. «Общество рассвета», по словам Мияги, «все больше склонялось влево», и процесс этот пошел еще быстрее, когда его члены, теперь их было около тридцати, прошли обработку на лекциях по теории марксизма, прочитанных двумя европейцами, вступившими в их общество, — швейцарцем «Фистером» и «Гербертом Харрисом», русским профессором из колледжа. Подобный уклон не понравился Мияги и другим членам-анархистам. Последовала серия ссор, завершившихся расколом, который, как писал Мияги, «ускорил смерть Общества». В действительности же произошла попытка захвата Общества коммунистами, которые составляли теперь в нем большинство. И когда эта попытка не удалась, члены-коммунисты оставили «Сову» и создали свою пусть небольшую, но активную группу в другой части Лос-Анджелеса.

Сам Мияги стал коммунистом лишь два года спустя, в 1929 году, но его обращение в новую веру произошло, по его собственному признанию, не столько благодаря прочитанным им книгам или влиянию друзей, сколько из-за обиды «на бесчеловечную дискриминацию, практикуемую в отношении азиатской расы» в Соединенных Штатах. Но даже на этой стадии он не вступал непосредственно в коммунистическую партию, а вместе с Ямаки Чийо и миссис Китабаяси стал членом сочувствовавшей коммунистам организации, а именно Общества пролетарского искусства, основанного в 1929 году. Мияги выпускал крошечный собственный журнал и читал членам общества лекции по истории изящных искусств. Все это время, как и раньше, он часто болел.

Лишь под влиянием коминтерновского агента Яно Дутому Мияги, наконец, по-настоящему вступил в партию. Яно, работавший где-то в районе Нью-Йорка до приезда в Калифорнию, в 1930 году побывал в Москве. Потом вернулся в Америку, где вскоре и познакомился с Мияги. Случилось это в конце 1930 года. Они общались несколько месяцев, и осенью 1931 года Яно удалось убедить Мияги вступить в партию.

Мияги говорит, что поначалу он отказывался на том основании, что его прежняя жизнь давала ему уважительную причину для отказа. Неясно, однако, что он подразумевал под этим. Или он имел в виду свое нездоровье, или остатки предубеждения, которое он по-прежнему испытывал в отношении марксизма-ленинизма? Но, так или иначе, Яно удалось преодолеть сопротивление Мияги, убедив его в том, что членство в партии будет способствовать «усилению» его активности.