Ф. Дикин - Дело Рихарда Зорге

Большинство членов Общества изучения Сева, в которое входили лучшие умы Японии, можно было описать как сторонников либерального мировоззрения. В условиях Японии это подразумевало проведение политики, во многом сходной с политикой английских консерваторов между войнами. Как патриоты своей страны, они уважали монархию и старались уделять внимание армии и флоту. Они испытывали некоторое презрение ко многим, если не ко всем партийным политиканам. Но они пугались и негодовали, когда речь шла о том властном давлении, которое имело место со стороны двух военных служб, особенно армии. С их стороны это было и тщетно, и небезопасно — противиться армии и ее требованиям, и похоже, что благоразумие диктовало им показную уступчивость в отношении дрейфа к тоталитаризму дома и военной агрессии за рубежом. Лишь так можно было вернуть руководителей японской армии — пусть ненадолго, пусть иногда — на путь умеренности и здравого смысла. Такова была иллюзия, разделяемая, по-видимому, и самим Коноэ [77] Одни члены Общества Сева были националистами, другие патриотами, как немарксистами, так и марксистами. Существует поучительное исследование общества и его членов — включая и не симпатизирующих, не способных оценить «либералов» — книга Чалмерса Джонсона «Пример измены». .

Казами Акира был ведущей фигурой в группе по изучению Китая в Обществе Сева, в которое Одзаки вступил весной 1937 года. Казами был старше Одзаки — он родился в 1886 году — и проявлял активный интерес к китайским делам, когда Одзаки был еще мальчиком. Одзаки тянуло к этому старику, и симпатия была явно взаимна. О степени близости между ними можно судить по собственным словам Одзаки:

«Посторонние считали меня, как я всегда чувствовал, своего рода кадровым офицером при Казами.

У Казами был замечательный политический инстинкт. Он никогда откровенно не выражал свои собственные взгляды. Он выражал их лишь окольным путем, и потому было необходимо понимать стиль его мышления и чувствовать его, чтобы знать, что он действительно думает. И я развил в себе способность судить об общем направлении его мыслей по лаконичным высказываниям или же по тому, что он оставлял недосказанным, о чем умалчивал».

Одзаки продолжает:

«Зорге часто спрашивал меня, каково мнение Казами по основным вопросам, и я обьино давал мгновенный ответ. Именно благодаря моему ежедневному контакту с Казами, я мог представить себе, о чем он думает».

И потому в отношении политического аспекта китайского инцидента Одзаки едва ли мог найти лучший источник информации. А поскольку он был вхож в круг друзей Коноэ к нему фактически относились как к одному из них.

Именно Казами летом 1938 года пригласил Одзаки стать временным консультантом Кабинета («шокутаки») — специалисгом-экспертом или временным сотрудником, не получающим регулярной платы в организации, которой он служит. Термин этот имеет весьма расплывчатое толкование. Он может обозначать и человека, чьих советов ищут очень редко и лишь по весьма специфическим вопросам. Это также могло подразумевать и должность ассистента-исследователя, никогда не консультировавшего по вопросам политики. Положение Зорге в германском посольстве задолго до того, как он стал редактировать ежедневный бюллетень новостей после начала войны в Европе, можно было описать без слишком большой натяжки, как должность этого самого консультанта-«шокутаки». Когда Одзаки был назначен советником Кабинета, он получил официальное письмо, содержащее следующую фразу: «Настоящим поручаем вам исследовательскую работу».

Но, как пишет сам Одзаки, настоящей его работой было «помогать Казами — и более ничего определенного».

«Я изложил Казами свои взгляды на Китай… У меня никогда не было намерения реализовать свои политические идеи, пользуясь моим положением советника Кабинета. Все, что я делал — это давал конкретные советы по конкретным вопросам, одновременно получая точную и ценную информацию. Нет нужды говорить, что информацию, полученную в Кабинете, я передавал Зорге. У меня был свободный доступ к документам в офисе главы секретариата (Казами) и других секретариатов».

На протяжении всего этого периода — с февральского мятежа 1936 года и до войны в Китае летом 1937 — Мияги исправно снабжал Зорге потоком информации по огромному кругу вопросов: экономических и социальных, а также политических и военных. Его отчеты основывалось на информации от субагентов, собственных наблюдениях и чтении, а также на том, что он слышал от друзей или случайных знакомых.

Мияги не имел прямого доступа к государственным секретам, подобно Зорге или Одзаки, и тем не менее он был неутомим в добывании разведданных разного рода. И если бы Зорге смог начать новую жизнь в качестве ученого, то Мияги стал бы для него незаменимым, идеальным помощником-ассистентом. Тот факт, что он был свободным художником без каких-либо обязательств просиживать часы в офисе, также мог означать, что у Мияги была бы возможность посвящать шпионажу больше времени, чем Одзаки или Зорге.

После того как стычки в Китае переросли в регулярную войну как в Шанхае, так и на севере, Мияги подготовил для Зорге подробный отчет, в котором осветил множество важных тем. Так, например, в отчете говорится о фактической оккупации Пекина, а также приводится описание того, что в действительности произошло на мосту Марко Поло. Было также и сообщение о новой военно-морской бомбе и разведданные об отправке подкреплений в Шанхай.

В первой половине 1937 года Мияги передал Зорге доклад о дислокации японских войск на японо-советской границе в районе острова Сахалин вместе о картой, на которой было указано расположение военных лагерей и казарм. Летом этого же года он сумел передать Зорге отчет о структуре спецслужб японской армии. Но особый интерес для 4-го Управления представлял отчет Мияги о спецслужбах в Харбине и Маньчжурии, поскольку в нем ему удалось описать подготовку и обучение агентов, завербованных харбинским отделением, — подготовку, начинавшуюся с годового курса по таким предметам, как совершенствование русского языка, техника диверсий и искусство личной маскировки. Потенциальные шпионы и диверсанты по окончании первого года обучения объединялись в небольшие группы по три-четыре человека для дальнейшего обучения.

В течение зимы 1937–1938 годов японцы Сугимото Рикичи и Окада Йосико (мужчина и женщина) перебежали через границу на Сахалине в Советский Союз. Оба они принадлежали к авангардистской театральной труппе, находившейся на гастролях в Карафуто (японская часть острова). Японо-советская граница — безлюдный район пограничных столбов и межевых камней — был излюбленным местом посещения туристов под соответствующим полицейским надзором, разумеется, в те годы ни один посторонний, ни европеец, ни японец, не мог и шагу ступить по Сахалину без полицейского за спиной.