Милла Коскинен - О прекрасных дамах и благородных рыцарях

Была ли причина в том, что стремление к умножению независимой от короля собственности приводило к слишком частым родственным бракам, на которые церковь слишком охотно стала выдавать с тринадцатого века диспенсации? Возможно. Но не менее возможно и то, что на юных леди слишком глубокое впечатление производило описание грядущего в книге «Святое девичество»: «Твое свежее лицо похудеет и позеленеет, как трава; твои глаза станут тусклыми и запавшими, и от приступов дурноты голова твоя будет жестоко болеть. Внутри тебя твое лоно разбухнет, как мех с водой; боли будут в животе твоем и колотье в боку, и частые боли в спине; тяжесть будет в каждом члене и тяжесть в твоих грудях оттянет их вниз. Красота твоя будет погублена бледностью. Во рту твоем будет горький вкус, и от всего, что бы ты ни ела, будет тебе плохо. Что бы ни получил твой желудок, он будет это с отвращением отвергать. Страх перед родовыми болями не даст тебе спать по ночам. И когда это начнется, это жестокое страдание, эта свирепая и пронзающая боль, эта безнадежность заставят тебя кричать и рыдать, и ты будешь бояться смерти, и ко всему этому будет добавляться стыд, стыд акушерок с их инструментами, помощь которых тебе понадобится».

Страница из «Женских болезней», показывающая некоторые варианты неправильного расположения плода

В конце концов, умеющая составлять лекарственные снадобья леди могла позаботиться о том, чтобы подобные ужасы с ней не случились.

Говоря о средневековой медицине, нельзя обойти ее «магическую» составляющую, хотя ко всякого рода магии и колдовству в Средние века вообще-то относились как к суеверию. Если «колдунов» и казнили, то за конкретное нанесение вреда. Но суеверие или нет – откройте любую современную газету и удивитесь огромному количеству объявлений магов любой масти, обещающих облегчить и улучшить, призвать и убрать. Ведь сколько существует человечество – столько его и тянет магически заглянуть в будущее, а еще лучше – как-то на это будущее повлиять. В свою пользу. Нет, люди всегда, конечно, понимали, что если каждый будет тянуть одеяло на себя, ничего хорошего из этого не выйдет. Значит, отдельно взятому индивиду нужно было найти себе такого мага, чтобы тот одним рывком выдернул одеяло у других и отдал его нанимателю в личное пользование.

Веселых рассказов о современных магах и волшебниках много, но вот как это дело было поставлено в Средние века? Например, всем знакомое по более или менее юмористическим фэнтезийным романам словечко «некромансер» действительно мелькает в различных документах пятнадцатого столетия. Разумеется, каждая заметная личность в условиях беспокойной реальности Войн Роз обзаводилась собственным «некромансером», nigromansier. Был такой, например, у герцога Бэкингема, который предал Ричарда III. Звали некромансера Томас Нандьюк, и был он не последним человеком в академических кругах. Как не из последних был и Томас Саутвелл, некромансер при леди Элеанор Кобхем, супруге герцога Хэмфри 1лостера. Саутвелл был образован в Оксфорде, был канонником в Вестминстере, был врачом-физиатром, именно он открыл в 1441 году первый объединенный колледж для совместного обучения хирургов и физиатров. Даже при набожной Маргарет Бьюфорт состоял свой некромансер – Льюис Карлеон, по совместительству личный врач леди, тоже образованный в Оксфорде и Кембридже. Всегда практичная, леди Маргарет заодно использовала Карлеона в качестве личного шпиона.

И никого не останавливало то, что проку от этих некромансеров было мало со знаком минус. Леди Элеанор осудили за попытку магически воздействовать на жизнь короля Генриха VI, и она, после публичного покаяния, провела остаток жизни в заключении. Сам «некромансер», Саутвелл, был бы сожжен, если бы не умер в Тауэре как раз в ночь перед казнью. Герцогу Бэкингему отрубили голову без суда и следствия. С леди Маргарет, правда, ничего дурного не случилось – из-за чрезмерной гуманности короля Ричарда III, да и Карлеон всего лишь просидел в Тауэре до прихода к власти Тюдора.

Карлеон потом, до самой своей смерти в 1495 году, будет личным врачом Елизаветы Йоркской с симпатичным окладом в 40 фунтов. Он также был одним из немногих врачей-астрологов-некромансеров, кто имел жену. Более того, в суде Лондона осталась жалоба соседей на то, что Карлеон, имеющий молодую жену, открыто сожительствует со своей служанкой, которая уже родила ему двоих детей и теперь снова беременна. Так что Карлеон был веселым «некромансером», если так можно выразиться.

Что касается Томаса Нандьюка, то его по делу Бэкингема вообще никак не наказали. То ли Ричард III, вопреки существующему мнению, в магию совсем не верил (что скорее всего – он был действительно набожным человеком, а церковь отрицала существование магии), то ли его гнев был полностью направлен на персону того, кого он считал другом и кто оказался предателем, то ли новая администрация еще не напрактиковалась в расследованиях заговоров. Нандьюк даже впутался в следующий заговор против Ричарда, и все равно его не наказали. Впрочем, возможно, что в 1484 году он просто бежал к Тюдору во Францию. Но и победа Тюдора особого счастья г-ну некромансеру не принесла. Дело было, очевидно, в дурной репутации. Он оказался не способным ни предупредить Бакингема о том, чем закончится герцогова попытка перехватить корону для себя, ни предупредить Брэндона, что восстание в Колчестере не имеет ни малейшего шанса на успех.

Так и умер Нандьюк в Кембридже, в условиях приличных, но отнюдь не блестящих, оставив после себя пару старых черных штанов, потертую старую манию красного цвета и некоторые интересные для историков предметы, перечисленные в описи: три коротких плаща ярких цветов и шляпу, обтянутую вельветом – несомненно, остатки былой роскоши. Остались также лютня, щетки для волос и пять заношенных шелковых дублетов. Остались после него и разные безымянные книги, памфлеты, манускрипты, работы по медицине и астрологии, стол, бумага и три пресса для книг, а также некоторое количество алхимического оборудования. Типичное имущество небогатого ученого, знававшего лучшие времена. Что могло привести такого человека в круги «некромансеров»?

Когда-то его имя писалось в архивах Кембриджа как Ван Дайк, но поскольку его образование спонсировалось на уровне Мастера Искусств герцогом Бакингемом, изменилось и имя. Это, кстати, говорит о том, что пришлый голландец или фламандец был учеником одаренным. Это было в обычае английских баронов – покровительствовать многообещающим дарованиям. Не потому, что деньги были лишние (а они были), а потому что в пятнадцатом веке Оксфорд и Кембридж были университетами захолустными, а патриотизм и национальная гордость англичан требовали, чтобы их обучение могло конкурировать с университетами на континенте. Взамен ожидалось, что такой стипендиат, в свою очередь, отпреподает в университете энное количество часов.