Дмитрий Абрамов - Миссия России. Первая мировая война

С тем отдал честь, разворачивая коня.

— Благодарю, поручик, — отвечал Горст, принимая сообщение из штаба, козырнув в ответ и внимательно рассматривая тяжелую литую печать на конверте.

Посыльный тронул жеребца, пришпорил его и ускакал, разбрызгивая дорожную грязь и лужи талой воды. Неторопливо сломав сургучную печать, вскрыв конверт, Горст принялся читать. Уже в первую минуту по лицу командира Космин понял, что вести ошеломляющие. Брови Горста резко поползли вверх, глаза слегка округлились. Когда он дочитал до конца и взглянул на примолкших артиллеристов, лицо его порозовело. Затем молча махнул рукой прапорщику Власьеву.

— Становись! Строиться! — прозвучала громкая команда.

— Ра-авняйсь! Сми-ирно! Ваше благородие, господин капитан, личный состав 1-й конно-артиллерийской батареи для утреннего развода построен! — громко начал докладывать прапорщик, приложив руку к козырьку фуражки.

— Солдаты! Слушай меня! Я с вами служу в этой батарее уже два года, вы знаете цену моему слову. Теперь же долг обязывает меня объявить вам, братцы… — Голос командира дрогнул. — Из штаба пришло сообщение. Нет у нас более государя-императора! Что случилось там, в Ставке, наверху… не знаю. Пусть это объяснят политики из Думы. А наше дело — служивое. Одно могу сказать, из штаба пришел пакет. Там написано, что государь Николай II отрекся от престола в пользу младшего брата — Великого князя Михаила. Верховным главнокомандующим вновь назначен Великий князь Николай Николаевич. Надеюсь, позднее последуют разъяснения. Вольно, — закончил Горст совсем негромко.

Личный состав батареи, как стоял смирно, так и замер, не исполнив команды «вольно». Ни радости, ни печали в глазах солдат, только удивление и испуг…У Космина при этой вести засосало под ложечкой, и он почувствовал сильную дрожь в коленях. Сердце подсказало голове, что привычная доселе река российской жизни со всеми своими вековыми устоями навсегда вышла из своих берегов и потекла по другому руслу. Вскоре приказом по частям известили, что власть в Петрограде перешла к Временному Комитету Государственной Думы, а следом к Временному правительству, которое поддерживал какой-то Петроградский Совет депутатов.

Вторым ударом для всех офицеров стало оглашение в частях Приказа № 1 от 1 (14) марта 1917 года Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. В нем говорилось о фактическом переходе власти в армии к солдатским комитетам, выборности командного состава, смене солдатами начальников, не выполнявших их требования. Приказом вменялись: отмена титулования офицеров и генералов «вашим благородием» и «вашим превосходительством», отмена отдания воинской чести, взятие оружия под контроль солдатских комитетов, запрещение его выдачи офицерам.

Приказ этот сразу же породил безначалие, развал армии, а затем и нарастающее, порой дикое избиение офицерского состава, самосуд, расправы разнуздавшейся, темной солдатской массы над остатками цвета русской военной элиты. Страшные слухи ползли по линии фронта и прифронтовой полосе среди офицерства. До личного состава полков 7-й кавдивизии и конно-артиллерийских батарей дошли жуткие известия о том, что в отдельных частях Юго-Западного фронта офицеров расстреливали, жгли, топили, разрывали, с невыразимой жестокостью молотками пробивали головы.

— Вы слышали, что сделали с командиром Дубовского стрелкового полка за то, что тот не утвердил выбранного ротного командира и посадил под арест трех агитаторов? Распяли. Да-с, батенька! Прибили гвоздями к дереву и начали поочередно колоть штыками, обрубать уши, нос, пальцы, — свирепо вращая белками глаз, налитых кровью и чувством ужаса, рассказывал прапорщик Власьев Космину, который с трудом верил в это.

Впрочем, трагедия порой становилась трагикомедией. В кавалерии среди офицеров ходили и такие рассказы, как генерал князь Ю. И. Трубецкой пострадал за крупу. Конная дивизия, состоявшая под его началом с 1916 года, объедалась на войне дармовой курятиной и свининой, а казенную кашу выбрасывали. Но в начале революции казаки сразу вспомнили, что крупа миновала их желудки. Потребовали у командования за нее деньги наличными. Все началось с митинга, а закончилось побоями офицеров и взломом денежного сейфа. Трубецкого не тронули, ибо он был любим казаками, но князь удалился в отставку по статье «не годен».

Капитан Горст, слышавший эти известия, сосредоточенно молчал. Благо в его батарее царили порядок и уважение к старшим по званию. Да и ему — командиру — надо было отдать должное; он всегда заботился о своих подчиненных. Все, что касалось снабжения личного состава батареи продовольствием, обмундированием, медикаментами, — все это было у них в наличие и в достатке. Капитан никогда не рассчитывал на русское «авось», а добивался у интендантов и на складах получения всего необходимого. Тем более, у него на батарее всегда был запас боекомплекта. Во время любого боя Горст расчетливо вел огонь, потому солдаты всегда были уверены в нем. Знали, что с ним не пропадешь. Знали и то, что командир всегда найдет возможность дать людям хорошо отдохнуть, помыться и переодеться в чистое, да и не будет без дела гонять их.

Однако в кавалерийских полках дела, по слухам, обстояли более напряженно.

Об этом периодически сообщал Космину Пазухин, приезжавший в 1-ю батарею по разным делам. Под новый год Алексей получил очередное звание и стал подпоручиком. И хотя носить многочисленные звезды на погонах стало опасно, удалой гусар с гордостью поглядывал на небольшое созвездие, угнездившееся на его плечах по обе стороны синих кавалерийских просветов.

Дисциплина падала. В апреле в полках и в батареях появились дезертиры.

Сначала из частей стали уходить солдаты, причем они частенько бежали, унося с собой винтовки и патроны. Солдатские комитеты полков и батарей не могли, да и не хотели предотвратить или заметить это. Следом подались в дезертиры и офицеры.

Начались братания с австрийцами.

Однажды апрельским утром Горст подозвал к себе Космина и Власьева и, предложив им бинокль, сказал:

— Вот полюбуйтесь, граждане офицеры, кажется, драгуны Кинбурнского полка имеют честь пить водку с австрийцами у них в окопах.

— Господин капитан, австрийцы же шнапс предпочитают, — с ухмылкой промолвил Власьев, покручивая ус.

— Они и от хохляцкой горилки не откажутся, — с улыбкой добавил чернявый унтер средних лет, недавно прибывший на батарею в пополнение.

— Действительно, гуляют. Белый флаг на шесте воткнули в бруствер окопа. Расселись, наливают из фляги, песни поют. А вон австрияки в серой и голубой форме под нашу гармонику танцуют. А гармонист немало кружек залил за воротник, рожа-то красная, гимнастерку расстегнул, распоясался и по клавишам наяривает. А вон, глядите, комитетчики в кружок с австрияками расселись и не иначе о политике разговоры разговаривают. Ба, у них и фотограф там, фотографируются, сукины дети! — воскликнул Власьев, приняв бинокль из рук командира батареи и вглядываясь на запад за русские окопы.