Дмитрий Абрамов - Миссия России. Первая мировая война

— Слушай, Кирилл, пойдем отсюда, — негромко молвил Алексей и, взяв Космина за рукав, повел его в сторону.

Постукивая по мостовой коваными каблуками и шпорами высоких, вычищенных до блеска офицерских сапог, придерживая темляки сабель, поскрипывая ремнями амуниции, Космин и Пазухин вели неторопливый разговор.

— Такое впечатление, что ты словно боишься женщин, Кирилл? Даже и предположить не мог, что увижу тебя таким в столице, — произнес с некоторым удивлением Алексей.

— Пожалуй, это не так, как кажется со стороны, — заметил в ответ Кирилл.

— Космин, вы — человек не робкого десятка, хороший боевой офицер. Что удерживает вас от веселых и приятных знакомств?

— Знаете, подпоручик, любая, хоть немного симпатичная женщина вызывает во мне чувство трепета и преклонения. Однако при мысли о том, что она может оказаться проституткой, что дарит свои ласки и тело за деньги всем, кто ее пожелает и может заплатить, меня воротит. Знаю, что сам могу и стремлюсь овладеть женщиной полностью — всем ее телом, всей душой. А ведь естество женщины прекрасно, от пальчиков ног до волос на голове. В нем для меня нет ничего, что не приносило бы удовольствия от прикосновений, ничего из того, чего бы нельзя было целовать и лобзать… — с чувством неразделенной тоски вдруг проговорил Космин.

— Да ты и впрямь поэт, Кирилл, — промолвил ошарашенный Алексей, покачивая головой.

Помолчав, он достал из портсигара папиросу, закурил, затягиваясь ароматным голубоватым дымом. Посмотрел внимательно на Космина.

— Догадываюсь, горжусь этим и боюсь… — вымолвил тот.

— Что ж, твое поэтическое чутье тебе подсказывает, что такое отношение к женщинам нормально? А вдруг, положим, это… э… э… чистоплюйство? Такие мысли тебя не посещают? — спросил Пазухин, затягиваясь вновь.

— Сам посуди, Алексей, коли за разврат Бог «наградил» род человеческий гонореей, сифилисом и еще сонмом других венерических болезней, это ли не знак? Это ли не повод оценивать отношения с женщинами таким образом?

— Но это уже крайность, Кирилл. В жизни все проще. Твои философско-поэтические поиски и воззрения не позволят человечеству жить полноценной жизнью, дышать всей грудью.

— Мои поиски не оправдывают себя, мы бесцельно гуляем уже много часов подряд и не можем прийти туда, куда я давно мечтаю попасть. Давай возвратимся на Васильевский остров.

— Что ж веди, геодезист-наводчик, — благосклонно согласился Пазухин, понимая, что Космин хочет чем-то удивить его.

Вечерело. На пересечении Большого, Малого и Среднего проспектов Васильевского острова располагались пивные. Броские названия: «Рейн», «Альпы» и прочие — цепляли глаз. Впоследствии очень удачно описал эти злачные места один не очень известный, но очень одаренный русский писатель и публицист с самой распространенной русской фамилией: «Отдаленные концы Васильеостровских линий уже окутывал туман, с которым подкрадывались темнота и тишина. Но на перекрестках жизнь била ключом: снопы электрического света, льющегося сквозь большие окна и витрины, веселый, порой интеллигентный, порой циничный пьяный говор, хрип и повизгивания граммофона:

Молодые офицеры остановились перед раскрытыми дверями питейного заведения с «высоким» названием «Эдельвейс». Обменялись улыбками, бодро поднялись по ступеням внутрь. При входе сняли и спрятали красные банты в карманы галифе.

Их охватило полусказочное очарование… Сразу же за ближайшим столом заведения восседает теплая компания.

— Только конституционная монархия и конституционно-демократическая партия выведут нас из этого бардака, господа! — провозглашает солидный, седой, хорошо одетый, с золотым пенсне на носу с горбинкой, изрядно подпивший посетитель.

— Какие господа?! Помилуйте, Арнольд Христофорович! Мы все давно граждане. А ваши кадеты почти все вышли в отставку… — цинично упрекает седого посетителя другой, высокий, худой с козлиной бородкой собутыльник.

— Коллеги! Вся надежда на социалистов-революционеров во главе с Черновым. Ну, может быть, еще скажет свое слово и правая социал-демократия. Есть и у них там светлые головы: Плеханов, Аксельрод, Мартов… — негромко и осторожно говорит третий и скрывает свой образ в клубах папиросного дыма…

— Главное — не допустить к власти большевиков и их сторонников из Советов этих солдатских и каких-то гм-м… извините, депутатов!

— И анархистов!

— Анархисты сами отрицают любую власть, милостивый государь!

— Большевички — вот зло!

— Ох, господа, прошу прощения, граждане, не поминайте на ночь глядя большевиков…

Граммофон хрипловато вторит:

Кирилл и Алексей с порога внимательно осматриваются.

«Солидные мраморные столики, увесистые пивные кружки тускловато-матового стекла, фаянсовые подставки под них с надписями вроде “Morgenstunde hat Gold im Munde” [6] «Утренний час — золото в устах» ( нем .), соответствующее русскому «Кто рано встает, тому Бог подает». .

На стенах мозаикой выложены сцены из “Фауста”. В стеклянных горках посуда для торжественных случаев», — свидетельствует упомянутый автор.

Почти все столики заняты. В углу — три стола сдвинуты под пыльной искусственной пальмой. Там сидят двое, и есть три-четыре свободных места. Взгляд Кирилла оживляется, в нем мелькают искры надежды.

— Алексей, идем, присядем там, — негромко говорит он, указывая глазами и подбородком, — тот угол поэтический, литературный.

Он решительно направляется туда, и Пазухин послушно следует за ним. За сдвинутыми столами сидит средних лет прапорщик кавалерии с синими просветами на погонах, как и у Пазухина, и двумя солдатскими георгиевскими крестами на левом борту кителя. Глаза его внимательно осматривают вошедших. Один глаз слегка косит. По одному уже взгляду на него видно, что он — боевой офицер, видавший виды. Но в его манерах и выражении лица сквозят врожденное благородство, аристократичность, характерные для людей петербургского общества.

— Позвольте, господа? — радостно спрашивает Кирилл, берясь правой рукой, одетой в лайковую перчатку, за спинку стула.

— Сделайте одолжение, — отвечает прапорщик, явно чувствуя себя хозяином ситуации и переглядываясь со своим соседом — молодым, худощавым длинноносым господином, одетым по-светски, с бабочкой на белоснежном воротнике сорочки и с белыми манжетами, выступающими из-под рукавов пиджака. Кирилл и Алексей, сняв фуражки, усаживаются.

— Надеюсь, господа офицеры, вы догадываетесь или знаете, за какие столы садитесь? — спрашивает председатель стола, глаза его играют, а по лицу пробегает легкая усмешка. — Уверяю вас, господин прапорщик, мы совершенно однозначно направлялись именно сюда, — отвечает Кирилл. Тот, склонив голову, изрекает — Как видите, у нас тут есть еще два места. Я поджидаю своего фронтового друга. — Осмелюсь узнать, прапорщик, в каком полку служить изволите и на каком фронте получили столь завидные награды? — с налетом высокомерия задает вопрос Пазухин, указывая взглядом на два солдатских георгиевских креста и намекая на то, что он выше по званию.