Ричард Майлз - Карфаген должен быть разрушен

Во времена политических волнений в Северной Ирландии, хотя историческая достоверность карфагенской наследственности уже больше никого не интересовала, писатели, особенно Хини Шеймас, охотно использовали Карфаген в качестве сильнодействующей метафоры при обсуждении ситуации на острове {28} 28 См., например, сборник стихов Хини Шеймаса «Север», опубликованный в 1975 году (Cullinford 1996, 228–230), Brian Friel, Translations (1980), Frank McGuinness, Carthaginians 1988 (Van Weyenberg 2003). .

Кризис в Ираке тоже предоставил политическим комментаторам блестящие возможности для сопоставления несчастий, обрушившихся на эту страну, с участью Карфагена [8] См., например: Emanuel Omoh Esiemokhai, Iraq the New Carthage: International Law and Diplomacy in the Iraq Crisis (Ife-Ife, 2003; Ричард Руин: «Внешняя политика железного кулака: заняв жесткую позицию в отношении Ирака, Буш дал понять, что Рим нашего времени не потерпит, чтобы ему перечили новые строптивые Карфагены» (Richard Gwyn, Toronto Star, 18 September 2002). Даже литературные опусы вроде пьесы Алана Уилкинза «Карфаген должен быть разрушен» вызвали у критиков ассоциации с Ираком Alan Wilkins, Carthage Must be Destroyed ([London, 2007]). . Американский социолог и историк Франц Шурман в эссе «Ирак должен быть разрушен» написал:

«Две тысячи лет назад римский государственный муж Катон Старший, не переставая, призывал: “Delenda est Carthago!” — “Карфаген должен быть разрушен!” Он нисколько не сомневался в том, что либо Рим, либо Карфаген должны господствовать в Западном Средиземноморье, но никак не оба государства. Победил Рим, и Карфаген был стерт с лица земли.

Ирак стал Карфагеном Вашингтона». {29} 29 Schurmann 1998.

Неудобное историческое обстоятельство, указывающее на то, что пунический мир занимал значительную часть Южной Европы, обычно игнорируется: мы привыкли считать себя наследниками Греции и Рима. В этом отношении изображение Ирака в роли нового Карфагена весьма показательно: тем самым проводится четкая грань между нами и народами Ирака и Карфагена. Шурман не столько защищает Ирак, сколько оттеняет одержимость Америки идеей стать Римом XXI века. Можно задать себе вопрос: что общего может быть у современного Ирака и Ирландии XVIII века с древним Карфагеном? Ответ: практически ничего, кроме подавления и порабощения других наций новыми «Римами», не важно, кто берет на себя эту роль — георгианская Британия или современная Америка. [9] В этом отношении показательна книга тунисского журналиста Мезри Хаддада «Карфаген не будет разрушен», в которой он обличает предвзятость французской прессы: Mezri Haddad, Non Delenda Carthago: Carthage ne sera pas detruite (Monaco, 2002).

При том изобилии сомнительных толкований, искажений, древних и современных, и разрушений, совершенных за более чем две тысячи лет, напрашивается закономерный вопрос: кто и как создавал историю Карфагена? Почему в ней карфагеняне предстают в основном как агрессоры, достойные поношения, или мученики? [10] Карфагеняне не пассивные жертвы агрессии римлян: Eckstein 2006, 158–176. Этот вопрос приобретает особую актуальность ввиду практически полного отсутствия сохранившихся письменных и иных документальных свидетельств самих карфагенян.

До нас дошли отдельные признаки существования в Карфагене письменности и литературы. В выгоревших руинах святилища (первооткрыватель немецкий археолог Фридрих Ракоб идентифицировал его как храм Аполлона, разграбленный римлянами в 146 году) найдены следы архива, в котором, как можно предположить, содержались завещания и контракты: горожане верили в то, что документы будут в целости и сохранности под защитой божества. Папирусные свитки были скреплены глиняными печатями владельцев. В огне пожаров, спаливших Карфаген, глиняные печати спеклись, пролежав века в ожидании археологов, но сами бесценные документы сгорели {30} 30 Rakob 1995, 420ff., 432 ff. .

Нехватка исторических свидетельств обычно компенсируется воображением. Однако нам не следует думать, что полки библиотек Карфагена ломились от свитков, хранивших свод пунических и ранних ближневосточных познаний и теперь утраченных. Хотя в древние времена и распространялись слухи о загадочных пергаментах, спрятанных перед гибелью Карфагена, и мы находим в более поздней римской литературе отрывочные упоминания пунических хроник, Карфаген вряд ли был таким же научным и интеллектуальным центром, как Афины или Александрия {31} 31 Спрятанные тексты — Plutarch Мог. 942С; Krings 1991, 654–656. . [11] Недавно при раскопках был найден карфагенский «сейф», и в нем содержались ритуальные сосуды и не было даже следов каких-либо текстов (Docter et al. 2006, 67–75). Пунические хроники — Servius Aen. 1.343, 1.738. Утверждения римлян об использовании пунических текстов — Sallustj Mg. 17.7.0 современных толкованиях официальной истории Карфагена: Huss 1985, 505. Одна пуническая надпись (CISi. 5510) интерпретируется как описание завершения карфагенской военной кампании против греко-сицилийского города Акраганта зимой 406 года. Более подробно об этой надписи: Schmitz 1994.

Как бы то ни было, римлян больше интересовала не пуническая литература, а карфагенская техническая мысль. Завладев городом, римский сенат повелел отправить в Рим и перевести на латынь все двадцать восемь томов сельскохозяйственного трактата карфагенянина Магона {32} 32 Pliny, NH 18.22. Известны также два независимых перевода трактата на греческий язык (Devillers & Krings 1994, 492). . Его труд цитируется в многочисленных римских, греческих, византийских и арабских текстах, но, к сожалению, для нас он не сохранился {33} 33 Devillers & Krings 1994, 490. . Несмотря на исчезновение трактата, современные исследователи превозносят его как агрономическую библию древнего мира {34} 34 Heurgon 1976. .

Изучение истории Карфагена иногда напоминает чтение записи разговора, из которой удалены мнения и высказывания одного из собеседников. В нашем случае нам приходится полагаться на сведения греческих и римских писателей и на их основе попытаться понять суть событий. Но и «одностороннее» историческое обсуждение позволяет воссоздать изъятия или упущения. Вследствие идеологии и эготизма неизбежны разногласия даже между историками, солидарными в своем враждебном отношении к предмету исследования. Противоречия и расхождения во мнениях позволяют преодолеть ущерб, который наносят предвзятые суждения и оценки.