Александр Костин - Слово о полку Игореве – подделка тысячелетия

Позвольте сделать вам филологический вопрос, коего разрешения для меня важно: в каком смысле упомянули вы слово хобот в последнем вашем творении и по какому наречию? <���…>» [402].

Ответ Лажечникова на «филологический вопрос» Пушкина проанализирован нами в одной из предыдущих глав сочинения. Не шутом придворным был В. К. Тредиаковский в самом конце царствования сумасбродной императрицы Анны Иоанновны, а «придворным пиитом», как именует его сама государыня. Зазорно ли это? Нет, не зазорно! Таковым был Г. Р. Державин при Екатерине Великой и весьма этим гордился. При Александре I таковым слыл В. А. Жуковский, да и А. С. Пушкин в глазах Николая I был придворным поэтом, или, по крайней мере, хотел видеть его в этом качестве, считая это большой честью для «одного из умнейших людей России». Таковы времена, таковы и нравы, и противиться этому было себе дороже, о чем Пушкин знал не понаслышке.

К тому же «придворному пииту» В. К. Тредиаковскому в ту пору было всего-то 37 лет и он еще не сложился в качестве великого ученого-историка, филолога, этнографа и полиглота, знавшего к концу жизни около десятка иностранных языков, в том числе древнерусский, церковно-славянский, древнегреческий и латинский.

Самым убедительным фактом признания А. С. Пушкиным гениальности В. К. Тредиаковского является влияние произведения последнего «Похвала Ижорской земле и царствующему граду Санкт-Петербургу» на создание пушкинского шедевра «Медный всадник».

Ода Тредиаковского воспевает деяния Петра I, она проникнута патриотическим чувством удивления и восхищения грандиозным строительством Петрова града. За полвека своего существования град Петров «уж древним всем он ныне равен стал». В оде Тредиаковского говорит:

Через восемьдесят лет, в 1833 году, Пушкин написал во Вступлении к «Медному всаднику»:

Произведения обоих авторов начинаются с описания природы пустынных берегов Невы, каким они были до основания здесь города. Общей темой является и отношение к шведам, и основание города.

В «Перечне статей, намеченных для «Современника», составленном Пушкиным в 1836 году, значится статья «Поход 1711» с пометкой «+», это означало, что в редакторском портфеле уже находились «Записки» бригадира Мороде-Бразе, участвовавшего в Южном (Молдавском) походе в 1711 году в качестве французского наемника, то есть живого свидетеля бескровного поражения Петра I («старинного плена»). Под витиеватым названием – «Записки политические, забавные и сатирические господина Жана Никола де-Бразе, графа Лионского, полковника Казанского драгунского полка и бригадира войск его царского величества» – без раскрытия имени их автора, обозначенного лишь инициалами, были изданы в 1716 году в Амстердаме (в 3 томах).

«Интерес Пушкина к этим запискам и работа над ними были связаны с собиранием им материалов для «Истории Петра I». Он перевел из записок Моро-де-Бразе его рассказ о Прутском походе, «лучшее место изо всей книги» его, по словам Пушкина.

Предполагая напечатать записки Моро, Пушкин написал предисловие и примечания к ним и через Бенкендорфа направил рукопись «на рассмотрение» Николаю I. В сопроводительном письме от 31 декабря 1835 года Пушкин указывал: «Эти записки любопытны и дельны. Они важный исторический документ и едва ли не единственный (опричь Журнала самого Петра Великого)». Этот «важный исторический документ», замечает Пушкин в своем предисловии к ним, «не должно смешивать с нелепыми повествованиями иностранцев о нашем отечестве».

Вместе с тем Пушкин сохраняет критическое отношение к Моро и его запискам. Он не только указывает в своих примечаниях на отдельные ошибки его, обнаруживая прекрасное знание истории Прутского похода. Критическое отношение к источникам и проницательность дают Пушкину возможность использовать для выяснения исторической истины даже тенденциозные «показания» Моро («…тем замечательнее свидетельства, вырываются у него поневоле», – говорит Пушкин, касаясь подобного рода «пристрастных» показаний Моро).

Николай I, прочитав рукопись записок Моро, нашел возможным опубликование их, но счел нужным подвергнуть их общей цензуре. Опубликованы они были после смерти Пушкина в «Современнике», 1837, кн. VI, с цензурными искажениями» [404].

Интересно, почему именно в 1833 году при написании «Медного всадника» Пушкин упомянул о далеких событиях 1711 года, тогда как к «Запискам» Моро-да-Бразе он обратится лишь через два года, в 1835 году? Не надо забывать, что не прошло еще и года с той памятной дискуссии в аудитории Московского университета, когда поэт узнал, что автором «Слова о полку Игореве» является В. К. Тредиаковский. Своим гениальным, проницательным умом он понял, что автор «Слова» незримым героем своей повести считает Петра I, который за поэтическим занавесом поэмы выступает прототипом одновременно двух героев, то в роли великого Киевского князя Святослава, замыслившего вернуть исконно русские земли Азово-Черноморской провинции, то в роли князя Игоря, испытавшего позор пленения и вернувшегося на Родину фактически под конвоем войск неприятеля.

Разгадать побудительную причину написания «Слова о полку Игореве» накануне предстоящей военной кампании, которая в конечном итоге закончится убедительной победой России над Турцией и возвращением в материнское лоно многострадальных земель Азово-Черноморской Руси, Пушкину не составляло труда. Пушкин, начиная со второй половины двадцатых годов и по декабрь 1835 года, работает по сбору и систематизации материала для «Истории Петра I». Подготовленный текст «Истории» был закончен и датирован 15 декабря 1835 года и представлял собой некий конспект задуманного им многотомного труда, составленный подобно тому, как был оформлен свод исторических материалов о деяниях Петра Великого, составленный И. И. Голиковым [405]. В главе «1711» поэт подробно описывает перипетии «Прутского похода», в значительной степени опираясь на содержательную часть «Записок» бригадира Моро-да-Бразе. По всему видать, что работа над этой главой по времени совпала с написанием «Медного всадника».

Однако к концу 1835-го – началу 1836-го года в жизни Пушкина произошли столь решительные перемены, что ему было впору готовить завещания по всем направлениям своей жизнедеятельности, что он и делает на протяжении предпоследнего года своей жизни. Поэтическое завещание потомкам было написано в августе («Я памятник себе воздвиг нерукотворный…»), однако нужно было что-то делать с тайной авторства «Слова о полку Игореве», в которую он был посвящен 4 года тому назад. Сказать всю правду он не имел права в силу существования каких-то запретных ограничителей, ставших известных ему из рассказа М. Т. Каченовского, но и уйти в мир иной, не реабилитировав В. К. Тредиаковского, он не мог. Поэтому в «Перечне статей, намеченных для “Современника”», и появляется план написания статьи о «Тредьяковском», с тем чтобы у потомков не оставалось абсолютно никаких сомнений относительно того, насколько высоко ценил Пушкин этого гения XVIII века. С другой стороны, похоже, что поэт замыслил в этой статье подать будущим исследователям кое-какие знаки для облегчения поиска автора «Слова о полку Игореве».