Коллектив авторов - Всемирная история: в 6 томах. Том 4: Мир в XVIII веке

Японец проживал в регламентированном и предсказуемом пространстве, не только социальном, но и физическом. В этом пространстве частные дома, учреждения, магазины, театры, публичные дома, возделанные поля занимали раз и навсегда определенное властями и традицией место. Занятия были наследственными, местожительство — тоже. Для совершения путешествия требовалось разрешение властей. Люди не искали «лучшей доли» за морем, «пионерский» дух отсутствовал, степень оседлости была чрезвычайно высокой. Общий ритм жизни был выстроен из расчета на извечность существующих порядков, будущее время тоже рассматривалось как предсказуемое. В 1836 г. залезший в долги даймё княжества Сацума заключил с кредиторами соглашение, согласно которому завершение выплаты долга предусматривалось в 2085 г.

Обучение, осуществлявшееся в разветвленной сети частных школ (как для самураев, так и для простонародья) было направлено на усвоение того, что высшей добродетелью является безоговорочное послушание — главе семьи, старосте, уездному и городскому начальству. Образцом послушания выступали самураи — главной добродетелью их неписаного кодекса чести (бусидо) выступала верность своему сюзерену. Таким образом, от общества требовалось, чтобы оно вело себя в соответствии с идеалами военного сословия. Сохранилось большое количество сочинений представителей всех сословий, которые свидетельствуют о том, что вопросам этики уделялось огромное внимание. При всей разности подходов для большинства из них характерно воспевание послушания, трудолюбия, честности, этикетности поведения, долга, личной верности, подчиненности человека интересам коллектива.

Образованность глубоко проникла в японское общество. Считается, что в середине XIX в. грамотой в той или иной степени владели около 40 % мужчин и 15 % женщин. Что до самураев, то практически все из них были грамотными. В связи с этим ксилографическое книгопечатание получило широкое распространение, в крупнейших городах действовали сотни библиотек.

Сёгунат мыслил себя не только административным распорядителем, но и моральным лидером, учителем народа, который открыто позиционировался как «неразумный». В связи с этим прилагались настойчивые усилия по внедрению в его среду моральных ценностей. Периодически издавались указы, призывающие к неукоснительному исполнению семейных обязанностей; перед частными домами устанавливались таблички, свидетельствующие о том, что здесь проживают чадолюбивые (многодетные) родители и родителелюбивые дети. Часты были и указы, запрещающие (ограничивающие) излишества и роскошь — фейерверки, посещение зрелищных мероприятий (выступления уличных артистов, театральных постановок и соревнований по борьбе сумо). Осуждалось ношение драгоценностей, изысканные курительные трубки, гребни, шелковая одежда, пышные свадьбы, дорогое питание (например, сладости, ранние овощи и фрукты), неумеренное винопитие и т. д. Всячески поощрялись экономность и бережливость: жителям предлагалось пользоваться домашней утварью максимально долго, откладывать до последней возможности ремонтные работы в своем доме, не тратиться на излишества и т. п. Никого не удивляли и запреты на азартные игры, «нескромные» картинки и книжки (в их число попадал и знаменитый средневековый роман «Повесть о Гэндзи» Мурасаки Сикибу), «безнравственные» театральные постановки. Свободная любовь считалась проявлением неконтролируемой и разрушительной страсти, а потому не подлежала воспеванию. Место любви занимал семейный долг. Физическое наслаждение мужчин обеспечивали обитательницы лицензированных «веселых кварталов». Закрепленное в указах власти раздражение вызывалось не столько их «аморальностью» или же «развращенностью», сколько их шикарными нарядами. То есть им предъявлялись те же самые требования, что и другим обитателям страны.

Все эти ограничения и регламентации проводились в жизнь с завидной последовательностью — нарушители попадали в тюрьму, магазины, где торговали товарами сверх порога указанных цен, безжалостно закрывались. Общий курс сёгуната был рассчитан не столько на увеличение производства, сколько на ограничение потребления. Это касается не только «простонародья», но также самураев и самих князей, и даже сёгунов, которые, бывало, являли себя своим вассалам в самых простых одеждах. Статусный разрыв между различными социальными группами был огромным, но, если судить по европейским стандартам, разница в материальном положении не была столь кричащей. Несмотря на ограниченность средств, бакуфу и князья не предпринимали серьезных усилий для увеличения налоговой базы, которая на протяжении всего XVIII в. оставалась практически неизменной.

Для обеспечения выполнения своих указов, администрация бакуфу обладала огромным административным и полицейским аппаратом (как центральным, так и княжеским), доносительство было в порядке вещей, должность тайного агента пользовалась спросом. Несмотря на то что эффективность многих мелочных ограничений подлежит сомнению (их иногда называли «трехдневными законами»), основные распоряжения все-таки исполнялись. Все это приводило к тому, что японское население отличалось беспрецедентным послушанием, а управляемость страной следует признать очень высокой. В перспективе это сильно облегчило в стране проведение модернизации второй половины XIX в., которая осуществлялась в соответствии с планами, разработанными властями.

Имея минимальное количество физических контактов с Западом, Япония (по крайней мере ее управленческая верхушка и интеллектуальная элита) отчетливо помнила о времени пребывания европейцев в Японии. Христианские сочинения находились под запретом, но небольшой группе ученых дозволялся доступ к европейским книгам научного содержания. Эти ученые получили прозвище «голландоведов» (ратакуся). Они занимались штудированием медицины, биологии, астрономии, географии, физики, химии. Однако прямое воздействие европейской науки на японский интеллектуальный климат следует признать минимальным. Начинавшееся нативистское (патриотическое) движение (так называемая Школа национального учения — кокугаку) объявляло Японию «страной синтоистских богов» и противопоставляло ее Китаю, Корее и Западу. Многие из ученых, принадлежавших к этой школе, полагали, что страны Запада стремятся к завоеванию Японии, а потому следует быть готовыми к отпору. Хотя конфуцианский ученый и государственный деятель Араи Хакусэки (1657–1725) не думал так, он находил, что распространение христианства с неизбежностью вызывает дух мятежности. Именно игнорирование христианством такого основополагающего элемента, как сыновняя почтительность, многократно приводило к смене династий в Европе, чего Япония сумела счастливо избежать. Араи Хакусэки и ему подобные с недоумением и гневом цитировали соответствующие части Писания, где умалялось значение кровнородственных связей, составлявших каркас японского общества: «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч, ибо Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее. И враги человеку — домашние его. Кто любит отца или мать более, нежели Меня, недостоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, недостоин Меня…»