Ольга Семенова-Тян-Шанская - Жизнь «Ивана». Очерки из быта крестьян одной из черноземных губерний

Если среди пасущих лошадей попадаются мальчишки лет четырнадцати — шестнадцати, то они «озорничают» еще пуще маленьких ребят, так «озорничают», что взрослой девочке «стыдно бывает даже пройти мимо них», такими шутками и словечками они ее приветствуют. Курят «цигарки» из обрывков бумаги. Курить начинают иногда чуть ли не с восьми лет. Табак для таких цигарок покупают в мелочной лавочке или кабаке на сворованные у матери яйца лет [с] шестнадцати, семнадцати. Прежде (лет двадцать пять тому назад) курили трубки, а теперь курят «цигарки». Курят табак — махорку, покупаемую в лавочке, в селе по три копейки за осьмушку. Там же покупают и бумагу (разную, старую, большею частью печатную). Бумагу и так иногда добывают «округ барских дворов». Средний мужик употребит на курение рубля три-три с половиной в год.

Девочек и мальчиков лет семи-десяти посылают иногда загнать скотину, пощипать для коровы травы; посылают также в кабак за вином. Семи — одиннадцатилетние мальчики возят снопы, берут картошку. Девочки, во-первых, няньки, затем помогают и в поле: полют, берут картошки, носят взрослым питье во время рабочей поры. Полоскают белье. Учатся шить и прясть, мять лен и коноплю. Ходят за водой.

Между прочим, летом дети ужасно любят целой компанией купаться в речке. Выбирают мелкое место и целый день их не вытащить из воды. Купаются чуть не с апреля и до сентября. Девочки такие же охотницы до купанья, как и мальчики, и нередко купаются вместе с мальчиками, которые, однако, не прочь подразнить их, утащить их рубашки и сарафаны и спрятать в кусты и т.п. Нередко дети так долго купаются, что матерям приходится их выгонять из воды крапивой или хворостиной.

Обращение с животными, конечно, довольно жестокое. Жалеют лошадь или корову, главным образом, как рабочую силу и ценность. Под пьяную руку это не мешает мужику срывать свой гнев на лошади, когда он рассердится: колотит ее по бокам и по морде, если она не в силах сдвинуть воз и т.д. Нечего и говорить уж про собак и про кошек: это животные не ценные, а потому с ними совсем не церемонятся, да они и менее полезны, даже мучают их так себе, из удовольствия посмотреть, что из этого будет. Ребятишки любят бросать кошек, маленьких щенят, если поймают, в воду и смотреть, выплывут ли они. «И тебе не жалко?» — «Чаво там жалеть, что ж, это не человек ведь, а пес, собака!»

Вот маленький рассказ довольно характерный (в нем сказываются две стороны «Ивана»-ребенка). Один мальчик лет восьми подобрал где-то щеночка, и когда мать (мать его была вдова) запретила ему держать его, то он прятал его в какой-то яме, на гумне, и носил ему туда нередко свой хлеб (делился с ним своей пищей). В свое время щенок, оказавшийся сучкой, проявился на свет Божий. Мать посмотрела на это сначала сквозь пальцы, но когда к сучке стали сбегаться кобеля, то она стала выходить из терпения и раз при других мальчиках сказала своему сыну: «Повесь свою сучку, дурак, не то собаки нас самих съедят». Мальчики подхватили это и стали рассуждать о злости кобелей, когда они «бегают», и слово за слово стали поддразнивать Федьку, что и где же ему повесить сучку, когда она окружена кобелями, которые, конечно, разорвут всякого, кто подойдет к сучке! И довели до белого каления Федь-кино самолюбие. «Я-то не повешу? Ничуть я не боюсь ваших кобелей!» — «Так и повесь, тогда мы и поверим!» и т.д. Совершенно раззадоренный, Федька взял веревку, поймал сучку и на веревке повел ее к «лозинам», которые росли около речки. Ребята шли за ним, равно как и «кобели». По дороге они, конечно, продолжали его подзадоривать. У речки мальчик вздернул маленькую тщедушную собачонку на ветку. Но гнилая веревка скоро оборвалась, и еще живая собачонка сорвалась вниз, стала барахтаться в речке. Раздался ребячий смех. Совсем уж вне себя и от смеху и от неудачи, Федька схватил пригоршню камней на берегу и добил ими в воде полуживую собачонку, ту, с которой он в свое время делился своим хлебом. Ему, впрочем, стало жалко собаки, когда он добил ее, и он ушел домой. «Ты куда же, Федька?» — «Да чаво ж там смотреть-то!» (сердито). А остальные мальчишки довольно безжалостно любовались (лучше сказать «любопытствовали»), как один из кобелей бросился в воду, вытащил оттуда мертвую собаку и поволок ее по огородам…

Во время пахоты крестьяне ужасно любят ругать свою лошадь. Для лошади это, конечно, безвредно, и потому ужасно комично слышать со стороны град скверных слов, сыплющихся на какого-нибудь меренка или кобыленку! «Но, но, гнида!», «Пошевеливайся, идол!», «У-у ты, диавол, гнилой, дерьмо с.е» и т.д. Ругаются в таких случаях со смаком, с захлебыванием, с наслаждением и, вероятно, иногда с самозаслушиванием. Ругать животное, конечно, не грех или почти не грех.

В сущности, мало разнится от представления взрослых, — разве только в том, что у ребенка большую роль играет родительская власть. Ребенок, конечно, не может себе представить, как можно жить без этой власти, которая может всегда покарать его, может побить, может и накормить. (Даже матери бьют своих сыновей.) Свою зависимость от родителей маленькие Иваны, конечно, очень чувствуют; наши дети не в меньшей зависимости от родителей, чем крестьянские, но, благодаря постоянной сытости, чувствуют это менее.

Что касается до властей, до мирского устройства, до природы, то всякий десятилетний ребенок знает все это не менее старших, находясь постоянно среди них, присутствуя при сходах и т. п. Что касается природы, то маленькие Иваны имеют еще более досуга наблюдать ее. Из всего этого, мне кажется, легко вывести детское представление о мире Божием.

Разумеется, как и всегда, детям многое кажется страшнее и грандиознее, чем взрослым: некоторые явления природы (гроза, буря), до Бога и Ильи-пророка включительно, пожары и т. п. — все это представляется крестьянскому ребенку страшнее, чем взрослому. И точно так же, как наши дети, маленькие Иваны чувствуют облегчение всех страхов возле матери или отца. Может быть, у крестьянских ребятишек побольше страхов, благодаря рассказам об оборотнях, ведьмах, домовых, леших, которым верят сами взрослые, но и тут, под крылом матери или старших, маленькие Иваны чувствуют себя более или менее в безопасности. «Молчи, молчи, не кричи — я тебя не дам» — постоянное утешение матери или отца, когда ребенок объят страхом и плачет. У пьяных и жестоко бьющих их родителей бывают, разумеется, очень запуганные дети, такие, каких у нас не бывает. Затем крестьянский ребенок всегда недоверчивее, когда его чем-нибудь манят (даже к своим родителям), подозревая за лаской какую-нибудь каверзу. В своем месте было уже рассказано, как родители, боясь, чтобы ребенок не убежал, подманивают его с тем, чтобы проучить за что-нибудь.