Дэвид Холловэй - Сталин и бомба: Советский Союз и атомная энергия. 1939-1956

По мнению Капицы, единственным лекарством, способным оздоровить обстановку в науке, является свобода выражать свое мнение. Для этого необходимо выполнить два условия. Первое и самое важное связано с естественным желанием ученых сделать дискуссию свободной: ученые не должны бояться выражать свои мнения, даже если их мнения неизбежно отклонят. Особенно вредным является декретирование научной истины, как делает отдел науки ЦК. «Научная идея должна родиться и окрепнуть в борьбе с другими идеями, — писал Капица, — и только таким путем она может стать истиной» {1946} 1946 Там же. С. 316. . Второе условие заключается в том, чтобы руководство прислушивалось к мнению ученых. Организация научной жизни должна основываться на мнениях, сформулированных в процессе открытой дискуссии. Положение в биологии, жаловался Капица, было прямым следствием несоблюдения этого второго условия: руководство не обращало внимания на точку зрения научного сообщества.

После смерти Сталина именно ученые попытались искоренить наихудшие последствия сталинского правления, и физики рассчитывали распространить свою интеллектуальную автономию на другие сферы. Отдельные ученые писали политическим лидерам о положении в биологии. Когда выяснилось, что эти письма не произвели желаемого эффекта, ленинградские биологи решили написать коллективное письмо, несмотря на то, что «было известно, что к “коллективкам” отношение у начальства весьма отрицательное» {1947} 1947 Лебедев Д.В. Круглый стол. Страницы истории советской генетики в литературе последних лет// Вопросы истории естествознания и техники. 1987. № 4. С. 123–124. . Осенью 1955 г. 300 биологов подписали и направили в ЦК письмо на 23 страницах, в котором призывали дезавуировать августовскую (1948 г.) сессию по биологии и восстановить генетику. Физики и химики поддержали эту инициативу. Двадцать четыре из них, включая Арцимовича, Гинзбурга, Зельдовича, Капицу, Ландау, Сахарова, Тамма, Флерова и Харитона, написали письмо в ЦК, обратив внимание на ущерб, который был нанесен создавшимся в биологии положением науке в целом {1948} 1948 Отрывки из письма биологов были опубликованы. См.: Генетика — наша боль// Правда. 1989. 13 янв. С. 4. На той же странице есть статья Раисы Кузнецовой о деятельности Курчатова и Тамма в защиту генетики. .

Курчатов поддержал инициативу 300 биологов. Однако ни он, ни А.Н. Несмеянов, президент Академии наук, не могли подписать письмо физиков и химиков, так как были членами ЦК, которому было адресовано письмо. Но они встретились с Хрущевым, чтобы обсудить письмо и попытаться убедить его принять меры, предложенные в нем. Хрущев, считавший себя экспертом в сельском хозяйстве, разгневался и назвал письмо скандальным {1949} 1949 Лебедев Д.В. Круглый стол… С. 124. . Этот эпизод явно продемонстрировал ученым, в том числе и Курчатову, ту границу, которую они не могут переступать. Прерогатива решать, что является наукой, а что — псевдонаукой, по-прежнему оставалась уделом партийного руководства. Положение в биологии несколько улучшилось, но к концу десятилетия Лысенко восстановил утраченные позиции {1950} 1950 Joravsky D. The Lysenko Affair. Chicago: University of Chicago Press, 1970. P. 157–162. .

Единственно, что было плохо в письме трехсот, по мнению Капицы, это ожидание подписантами нового декрета ЦК по биологии, только другой направленности. «Правильнее было бы, — писал Капица Хрущеву в декабре 1955 г., — чтобы письмо было напечатано, и организовалась бы честная дискуссия» {1951} 1951 Капица П.Л. Письма о науке. С. 317–318. . Не дело ЦК решать вопросы биологии, даже если это будет правильное решение. Капица ясно ставит вопрос: где искать тот научный авторитет, который имеет право решать, что есть научная истина? В партии или в научном сообществе? К середине 50-х годов, несмотря на поддержку Лысенко со стороны Хрущева, произошел постепенный сдвиг в соотношении между научной истиной и политическим авторитетом. Научное сообщество требовало себе большей автономии и не признавало право партии судить, что является наукой, а что — псевдонаукой. Воинствующие «философы» перестали играть роль «сторожевых псов» идеологии. Партия, однако, не хотела терять положения высшего судьи [438] Ядерщики, особенно С.Л. Соболев, приняли участие в реабилитации кибернетики, которая была осуждена воинствующими философами как буржуазная псевдонаука. Под маркой кибернетики — науки об управлении машинами и живыми существами — советские ученые могли хотя бы отчасти защитить теории, осужденные в психологии и генетике. См.: Holloway D. Scientific Truth and Political Authority in the Soviet Union// Goverment and Opposition. Summer 1970. P. 345–367; Id. Innovation in Science — the Case of Cybernetics in the Soviet Union// Science Studies. 1974. № 4. P. 299–337. .

Ученые в Советском Союзе мечтали о большей интеллектуальной свободе. Они также были готовы восстановить контакты с зарубежными учеными. Это стало очевидным на Женевской конференции по мирному использованию атомной энергии и еще более ясно проявилось в инициативе Хрущева по установлению сотрудничества в области управляемой термоядерной реакции. В Советском Союзе работа в этой области началась в июне-июле 1950 г., когда Андрея Сахарова попросили дать заключение о поступившем в правительство проекте Олега Лаврентьева [439] О.А. Лаврентьев служил в это время радиотелеграфистом в воинской части на Сахалине. По поводу данного проекта И.Н. Головин писал в официальной справке: «Письмо Олега Александровича Лаврентьева инициировало рождение советской программы исследований по управляемому термоядерному синтезу». Еще раньше, в 1948 г., О.А. Лаврентьев разработал проект водородной бомбы на твердом дейтериде лития. Этот проект был также включен в указанное письмо (см.: Сибирский физический журнал. 1995. № 2. С. 53.).- Прим. ред. , молодого моряка, служившего на Дальнем Востоке, о возможности осуществления управляемых термоядерных реакций для получения электроэнергии. Сахаров нашел проект практически неосуществимым, но он заинтересовал его, и Сахаров решил исследовать возможность использования постоянного магнитного поля для образования и удержания высокотемпературной дейтериевой плазмы. Когда Тамм в августе вернулся в Арзамас-16 из Москвы, он познакомился с сахаровскими идеями, и они вместе разработали магнитный термоядерный реактор (МТР — термин, который ввел Тамм и который послужил названием проекта) {1952} 1952 Sakharov A. Memoirs. N.-Y.: Alfred A. Knopf, 1990. P. 139–147; см. также: Курячая М. Управляемый термояд: кто первый?// Независимая газета. 1993. 1 июня. С. 1. .

Курчатова информировали об этой работе в ноябре 1950 г. Он тщательно изучал ее результаты в течение двух месяцев и затем решил написать доклад, предлагающий расширение этих исследований. В конце января 1951 г. он собрал вместе группу ведущих физиков-ядерщиков (включая Харитона, Зельдовича, Тамма, Сахарова, Головина, Арцимовича и Мещерякова) для обсуждения проекта. Как только группа одобрила его, Курчатов подготовил предложения для правительственного постановления и послал их Берии и Сталину на подпись {1953} 1953 Головин И.Н. У истоков сотрудничества// Вестник АН СССР. Апрель 1986 г. С. 115–116; Головин И. Н., Шафрапов В.Д. У истоков термояда// Природа. 1990. № 8. С. 28. . [440] См. рассказ Головина о его разговоре с Курчатовым 31 декабря 1950 г., в котором Курчатов высказал свою крайнюю заинтересованность в этом проекте: Головин И.Н. И.В. Курчатов. С. 96–101.